– Ты можешь остаться здесь, если хочешь, – сказал он. – Напомню, что время здесь – это не время там. Через несколько часов или дней твоя дочь присоединится к тебе. Подобно Дэвиду и его семье, вы можете прожить свои потерянные годы вместе, сколько бы их ни было отпущено. Ты можешь избавить себя от любой боли, которая ждет тебя, если ты вернешься в свой собственный мир: от всех этих болезненных паломничеств к ее постели, от всех этих ночных бдений…
– Потому что Феба может не поправиться?
– Кто это может сказать? Только не я.
И вновь Церера едва не поддалась искушению: освободиться от всей этой душевной боли, воссоединиться с той своей дочерью, какой она когда-то была, и все это самое большее за каких-то несколько дней. Однако для Фебы это были бы не дни, а годы, проведенные без матери, – независимо от того, осознавала она ее присутствие или нет; без звука голоса Цереры, читающего ей вслух, – без разницы, слышала она его или нет. Врачи и понятия не имели, что происходит внутри этой неподвижно застывшей куклы, но чем бы это ни было, Церера никогда не допустила бы, чтобы Феба выносила это в одиночку, даже если придется провести у ее постели весь остаток своих дней.
– Нет, – сказала Церера. – Я не могу этого сделать. Я должна быть с ней.
– Потому что всегда есть надежда?
– Даже если ее и нет.
– Тогда не исключено, что я снова увижу тебя, – сказал Лесник, – с твоей дочерью.
– Не обижайтесь, если я скажу, что предпочла бы другой исход.
– Я нисколько не обижаюсь.
Они в последний раз обнялись, и Церера, даже не оглянувшись, без всякого сожаления шагнула в самое сердце дерева. Кора сомкнулась за ней, и она оказалась в полной темноте.
Церера едва брела по лесу – голова у нее просто раскалывалась, а рубашка была вся в крови. Она пыталась идти по прямой, но ноги не слушались, а вскоре и окончательно забастовали – перепутались между собой, и она крутнулась вокруг себя, прежде чем упасть. Затылок ее ударился о влажную землю, но прежде чем глаза сами собой закрылись, Церера услышала голоса, и кто-то позвал ее по имени.
– Я вернулась, – прошептала она. – Скажите ей, что я вернулась!
Очнулась Церера не в лесу, а на больничной каталке в «Фонарном доме» – с больной головой, капельницей в руке и суетящейся над ней медсестрой, за действиями которой присматривал встревоженный Оливье.
– С возвращением! – облегченно произнес тот. – Вы заставили нас поволноваться.
– Жутко болит голова, – отозвалась Церера, и тут же спросила: – С Фебой всё в порядке?
– Она такая же, как и была, когда вы ушли от нее сегодня утром. Я просто еще разок заглянул к ней, потому что знал, что вы обязательно спросите, как только придете в себя. Что касается головы, то у вас почти наверняка сотрясение мозга, и Элейн придется наложить пару-тройку швов. Думаю, вы еще пожалеете, что отправились на эту прогулку, – если этого уже не случилось, потому что какое-то время будет довольно больно.
– У меня будут неприятности?
– Ну что ж, мы уже выяснили, где вы были, поэтому что там у нас – незаконное проникновение на чужую территорию, порча казенного имущества? Получите по всей строгости закона. Шесть месяцев каторжных работ, на хлебе и воде.
Медсестра заставила Оливье умолкнуть.