Диор свернулась под кафтаном, лицом к костру, а я сидел на холоде, глядя в глаза, что следили за мной. Теперь я видел ее яснее, уже не черную тень, но бледную: фарфоровая кожа в обрамлении каскада черных волос – мягких, точно шелк, и густых, словно дым. Она молча ждала, пока дыхание девочки станет мерным и спокойным, глядя, как ее грудь вздымается и опадает в мирном ритме сна.
Затем уплыла назад, глубже во тьму.
Я встал и последовал за нею.
XII. Всё разваливается
Она напала со спины, впечатав меня в крошащийся ствол дуба футах в пятидесяти от стоянки. Света костра еще хватало, и я разглядел черный кремень ее глаз; она была сильна и сурова, точно буря в небе. Впилась губами в мои, и я задел острые лезвия у нее во рту. Она с волчьим рычанием прижалась ко мне нагим телом. Шепнула:
– Мой лев.
Прикусила мне губу и принялась расстегивать пальто, потом взялась за блузу, запустила под нее руки, пальцами прошлась по мускулам и татуировкам. Тихонько зашипела, когда обожгла холодные пальцы о серебро, и погрузила ногти в мою кожу.
– Поранишься, – предупредил я шепотом.
– Немного боли никому не повредит, – выдохнула она.
Потом снова, зарываясь в мои волосы, поцеловала меня, как солнце когда-то целовало ландыши, росшие вокруг нашего дома. Дымящимися губами она коснулась серебра в чернилах у меня на шее, груди, ногтями скользнула по животу вниз и взялась за пряжку ремня, расстегнула ее. Медленно, очень медленно опустилась на колени.
– Стой, – взмолился я. – Прошу тебя.
Она подняла взгляд: зрачки так расширились от голода, что глаза казались черными.
– Мне тебя не хватало.
– А мне тебя, – прошептал я, скрепя сердце. – Больше всего на свете.
Она принялась целовать меня сквозь кожу брюк, двигаясь все выше, а когда спустила их, от желания у меня даже подкосились ноги.
– Совсем чуть-чуть, – взмолилась она.
– Нельзя.
– Один глоточек, любимый.
– Нельзя.
Она зашипела, помрачнев и задрожав, вскинулась, точно змея. Она была так близка к тому, чтобы сорваться, я даже зажмурился.