Империя вампиров

– Ушли в воду. Все трое. Даже пикнуть не успели. – Она в ужасе покачала головой. – Они все как будто… растаяли.

– А как же…

Захрустел под копытами наст, и я, убрав с лица волосы, увидел, как к нам по замерзшему берегу неспешно поднимается Шлюха – слегка промокшая, немного потрясенная, но в целом нисколько не потрепанная.

– Видит Бог, – вздохнул я, – ты самая везучая сучка из всех, что я встречал.

Тут мы с Диор переглянулись: нам обоим одновременно пришла в голову одна и та же мысль.

– Вот же оно! – вскричала девчонка.

– Вот же оно… – Я кивнул и, хромая, подошел к кобыле, почесал окровавленной рукой у нее за ухом, а Диор обняла ее за шею.

– Фортуна.

XI. Ночь и ножи

– Текучее от твердого отделяет всего один градус. Это разница между водой и льдом. Но тот, кто вырос в самых холодных краях, знает, какие перемены несет с собой зимосерд и как меняются вместе с ним люди. Хмурые дни становятся еще смурнее, суровые ночи приносят еще более суровые мысли. Меняется пейзаж вокруг, а вместе с ним и пределы твоего духа. Тьма давит сильнее, когда одежда на тебе промокла от талого снега. Когда борода так спеклась на морозе, что больно улыбаться, и смеха лучше избегать. Если весна цветет, осень все покрывает ржой, то что делает зима?

Зима кусает.

Спустя десять дней мы вступили в северные леса. Там всюду царила темень, и нас будто кололо ножами. Мрак освещали призрачным голубоватым сиянием заросли зверомора. Все покрывали пустулы нищепуза, неровные побеги тенеспина. Ведя Диор и Фортуну по искаженному лесу, я превратился в тугой комок нервов и был готов сорваться.

Чем глубже мы забирались, тем сильнее поражал меня этот поворот судьбы: из всех людей в мире именно мне выпало вести эту девчонку в безопасное место; и шанс спасти империю достался тоже мне, тому, от кого эта империя уже давно отвернулась. Как именно кровь Диор спасет мир, я не знал. Хотел только уберечь девочку и потому ночам почти не спал, сжимая в руках Пьющую Пепел и бдя над отдыхающей Диор. Стоило в чаще хрустнуть веточке, и мой пульс учащался. Во тьме огоньками свеч мелькали чьи-то глаза и гасли, стоило на них посмотреть. Утром вокруг стоянки в снегу мы находили следы. Может, то приходили волки… только пальцев у них было многовато, да и пахли отпечатки лап гнилью и серой.

На двенадцатый день мы набрели на опушку, в середине которой росло древнее дерево. Ветви его гнулись под весом… мертвых тел; кое-какие были еще свеженькие. Прочие деревья тянулись к нему, сплетаясь, словно сложили руки в молитве; наросты душильника свисали с них, точно волосы, скрывающие опущенные лица. Краем уха можно было услышать просьбы. Я готов был поклясться: дерево обратилось ко мне, когда мы проходили мимо. Сирша не соврала, предупредив, что на севере Скверна куда страшней, чем на юге. Вот только она и половины всего не раскрыла.

Диор вздрогнула, озираясь.

– А ты еще удивляешься, чего я из города не вылезала.

– Нет, – ответил я. – Нет, совсем не удивляюсь.

– Зря мы, наверное, сюда пришли.

– Ну, только меня винить не надо, – прошептал я.

– Это почему же?