Дым вернулся на место, скрадывая очертания лица под водой, отражение помахало ручкой и ушло в глубину, на его месте взвились вихрями длинные волосы и тоже ушли в глубину.
— Что вы там увидели?
Вера молча выпрямилась и посмотрела на министра, как будто в первый раз в жизни видела — мистическое создание из мифологии чужого загадочного народа, с белой кожей и тёмными глазами, в красных бликах от фонарей, как будто нарисованное чернилами и гранатовым соком.
— Вера, всё в порядке?
— А у вас?
— У меня — нет. Если ещё и у вас будет нет, можно просто уходить отсюда сразу и присылать двойников, потому что... хватит.
— У меня всё в порядке.
— Хвала богам, хоть у кого-то, — мрачно фыркнул он, Вера встала и медленно подошла к нему, посмотрела на камни — место там было только для одного, сесть рядом точно не получится. Она сделала вид, что и не хотела, и мягко спросила:
— Что у вас случилось?
— Мать прислала мне письмо с требованием срочной встречи, где сказала много неприятных вещей и высыпала мне под ноги гору моих подарков, заявив, что я могу своей фальшивой щедростью подавиться, и что, если я настолько плохой сын, что готов разорить мать и пустить по миру её детей ради едва знакомой женщины, то это многое делает понятным в моей весьма сомнительной натуре, и что ей такой сын не нужен, поэтому я могу на её помощь больше не рассчитывать. — Он помолчал и усмехнулся горьковато и зло, шёпотом добавляя: — Как будто я раньше мог рассчитывать на её помощь, пока был примерным. Я для неё всё делал, Вера... Всё, понимаешь? Не спрашивая, просто делал и всё. Кто-то на неё не так посмотрел — я вызывал на дуэль и калечил, без малейших сомнений. Кто-то её шлюхой назвал — я убивал, из-под земли доставал и убивал, прилюдно и так кроваво, что остальные затыкались. А я не люблю убивать на самом деле, я всё понимаю, я осознаю, что это плохо, и что они этого не заслуживают, они не солдаты на войне и не бандиты, не охрана чья-то, они просто глупые аристократы, не умеющие держать язык за зубами. И я понимаю, что объективно они правы — она любовница женатого мужчины, это в любой культуре осуждается, а у цыньянцев она должна была умереть ещё до моего рождения, ради сохранения чести семьи. Но она наплевала на честь, слухи и чужое мнение, потому что она любила жизнь и хотела жить хорошо, и мой отец ей это обеспечивал, и я обеспечивал. Просто потому что... А она берёт и ведёт себя вот так.
Он замолчал, Вера тоже молчала, он сидел сгорбившись и смотрел на свои руки, потом поднял глаза на Веру и сказал:
— Вы её обидели. Я уже понял, что для вас всё в этом мире шуточки, но это — не те вещи, с которыми можно шутить. Вы оскорбили мою мать, прилюдно и унизительно. Она не прощает этого никому. Она не даст разрешения на наш брак, теперь уже точно никогда, можно даже не надеяться.
— Как будто до этого надеяться можно было, — тихо сказала Вера, с мягкой иронией человека, который никого не хочет обидеть, но и выслушивать бред тоже желанием не горит. Министр тихо рассмеялся и медленно глубоко вдохнул, запрокидывая голову и глядя на ветки деревьев и маленькие фонарики на цепочках. Вера изобразила шутливое кокетство и добавила: — И вообще, это довольно странно — спрашивать разрешения на брак у мамы. В моём мире обычно спрашивают у той женщины, на которой хотят жениться. Или вы решили, что с мамой будет проще?
Он рассмеялся громче, скосил глаза на Веру и шутливо вздохнул:
— Да, пожалуй. — Опять закрыл глаза и долго сидел молча, медленно дыша, потом приоткрыл глаза и ровно спросил: — О чём вы говорили с генералом Ченом?
— У вас нет записи?
Министр нахмурился и сел ровно, сказал с раздражением, которое даже не пытался прятать:
— У меня есть запись всего на свете, что мне теперь, вообще с вами не разговаривать? Если я спрашиваю, значит, я хочу услышать ответ.
— Если я спрашиваю, я тоже хочу услышать ответ, представляете? И даже если не спрашиваю, всё равно хочу. И когда вы резко начинаете вести себя так, как будто что-то случилось, но не говорите мне, что именно, я всё вижу. И я буду мстить. Симметрично.