Хитрая злая лиса

8.45.6 Психологический парадокс моральной гравитации

Когда они появились в своём коттедже, министр перестал улыбаться и спросил без особой уверенности:

— Думаете, он с этим справится?

— Думаю, он без этого не справится, — Вера тоже перестала веселиться и отошла на шаг, чтобы смотреть в его бессовестные глаза, не задирая голову. — Что с ним происходит? И зачем все продолжают носить эти проклятые амулеты?

Министр отвёл глаза и сказал с усталым вздохом:

— Я не ношу. Вам мало?

— Все остальные зато носят. Мне это не нравится. Я как будто с манекенами разговариваю.

— Вы бы предпочли ощущать боль человека, который испробовал все способы от неё избавиться, и они все перестали помогать?

— Ему настолько плохо?

— Да, настолько. Настолько, что единственный аргумент, заставляющий его вставать с кровати, одеваться и идти в «Кота» — это то, что вы не узнаете, чего это ему стоит.

— Сказали бы — я бы сама к нему пришла.

— Ему нужно шевелиться хоть чуть-чуть, иначе ему будет становиться хуже ещё быстрее. И ему нужно есть. А нормально ест он, мистическим необъяснимым образом, только в вашей компании. И иногда с Бартом, но у Барта свои дела появились, и про Двейна он забыл.

Вера молчала и смотрела на пояс министра, на его руки, потом на белый воротник и наконец в глаза, усталые и недовольные, по большей части, собственным бессилием. Он поймал её взгляд и сказал шёпотом:

— Амулеты нужны, Вера.

Она изобразила сочувственное шмыганье носом и раскинула руки:

— А утешительные обнимашки нужны?

— Не помешают, — мрачно усмехнулся министр. Она шагнула ближе и обняла его, погружаясь в его запах и жар, и пытаясь дистанцироваться от вопроса, как ей не стыдно в такой момент хотеть таких неприличных вещей. Немного взяла себя в руки и спросила серьёзно:

— Что врачи говорят?

— Ему нужна операция, это точно, само оно не пройдёт и лучше не станет. Операции такие у нас практически не делают, у них плохая статистика, поэтому от них отказались. Даже у самых лучших врачей опыта мало, так что операция рискованная. Вероятность остаться после этой операции калекой гораздо выше, чем не остаться. Прогнозов врачи не дают, особенно хороших. Из плохих — в худшем случае, он получит проблемы с хождением, в ещё более худшем — останется лежать навсегда. В самом худшем — после операции боль не пройдёт и понадобится ещё одна операция, ещё более рискованная. И в окончательно плохом — он умрёт на операционном столе. Он это всё знает, и знает, что с каждым днём он теряет силы, так что вероятное восстановление после операции становится сложнее с каждым упущенным днём. Он всё знает и понимает, но он боится. И я боюсь. А вариантов нет. Врачи тоже боятся. Что-то ищут, исследуют, а толку ноль. Не всё можно купить за деньги. Можно было бы — я бы до медяка всю сокровищницу выгреб, у меня нет другого брата. Что мне делать, Вера?

Она погладила его по спине и мягко спросила: