Ей хотелось влепить себе пощёчину, чисто в терапевтических целях, для возвращения в сознание. Но рука не поднималась.
Министр опять посмотрел на кровать, на Верин халат, стал немного по-другому и сказал с долей шутки:
— Мне можно спать на кровати, или как обычно, на коврике меня положите? Я принёс коврик, он мягкий.
Вера собралась с силами и изобразила прохладный кивок, сразу же отвернувшись и делая вид, что ей срочно что-то нужно в телефоне. Министр вышел и вернулся с ковриком, стал расстилать его у кровати, не с той стороны, где стояли её туфли, а с противоположной. Вера открыла галерею и нашла шифровку, убедилась, что там действительно эта цитата, стала листать фотографии дальше, долистала до той, где министр стоял на балконе, следующей была та, которую Вера делала перед выходом, на фронтальную камеру. Вид немного сверху, плохой свет, но картина шедевральная — она обнимает министра за пояс, он мягко держит её за плечо, рубины на её гребне выглядят как капли крови, а она сама выглядит как воплощение уверенности в себе, как будто сейчас откроет эту дверь с ноги и ворвётся туда с полным правом на что угодно, потому что может, и никто не посмеет её остановить, а кто попытается, тому хана. Она смотрела в камеру, а министр смотрел на неё, тогда она этого не замечала. Он не знал, что такое селфи, и фотографироваться не умел, он просто сделал как она сказала, потому что она так сказала. В его взгляде уверенности не было, вообще.
Она вспоминала тот выход, как ему не открыли дверь, и он открыл её сам, а потом они шли по длинной дорожке к трону, и она смотрела на него как на спустившегося на грешную землю жителя Олимпа, который почему-то решил прогуляться с ней под руку именно сегодня, кто их поймёт, небожителей, почему именно. А сейчас смотрела на эту фотографию и думала — это не она шла за ним, это он шёл за ней. Он этого не планировал, её должен был вести другой человек, но что-то пошло не так.
Министр на фотографии смотрел на Веру как на жительницу Олимпа, которую смертному не понять, он точно знал, что нельзя, но собирался сделать хотя бы то, что точно можно — цветы какие-нибудь возложить на алтарь, или жертву принести. Молиться, может быть. Просить о благословении.
Министр в реальности снимал пиджак и убирал в шкаф, картины с голой цыньянкой там больше не было, зато висели его костюмы, которые раньше висели на третьей квартире. Она смотрела на красный.
Он снял всё, оставшись в белом нижнем кимоно, аккуратно сложил оружие на тумбочке, ещё более аккуратно опустился на колени, придерживаясь за край кровати, и лёг на свой коврик, Вера видела, что ему больно. Когда он лёг, она подползла к краю кровати и выглянула вниз, увидев спину министра, в белом кимоно, сквозь которое просвечивали ещё более белые повязки на груди и плечах. Она осторожно провела пальцем по краю повязки и спросила:
— Что это?
— Ерунда, завтра сниму.
Она промолчала, но руку не убрала, он перевернулся на спину и посмотрел на Веру прямо, она не успела убрать руку, поэтому пальцы оказались у него на груди, но оттуда она их тоже убирать не стала. Закрыла глаза, почти сразу увидев красную искру Дракона, попыталась как-то к ней обратиться, пожелать чего-нибудь хорошего, но искра на это не реагировала, и Вера открыла глаза. Но руку не убрала. Министр смотрел на неё устало, печально и зло, как на еду, которую ему нельзя из-за смертельной аллергии, но всё равно хочется. Тихо сказал, как будто напоминая и ей, и себе:
— Перемирие, только сегодня.
— Что-то всё-таки случилось?
— Да.
Она молчала и ждала, он отвёл глаза и сказал шёпотом:
— Я потерял одного хорошего человека.
Она глубоко задумалась, продолжая держать ладонь на его груди, потом очнулась, когда он пошевелился и отодвинулся дальше, кивнул Вере на освободившееся узкое пространство между собой и кроватью, сказал шёпотом:
— Полежи со мной. Чуть-чуть, пять минут.
Вера мысленно фыркала как конь и спрашивала, а массажик ему не сделать, а физически уже ползла к нему, как загипнотизированная, убеждая себя, что пять минут — это ерунда.
ebooksa