Марина неожиданно рассмеялась. Я тоже улыбнулся. Да, похоже, ее бывший был козлом. У меня тоже в прошлом остались далеко не удачные отношения, и ничего. Это не повод ставить на себе крест.
– Значит, операцию «освобождение собаки» объявляем открытой? – спросил я.
– Пожалуй, да. Поедешь со мной?
– Само собой. Она у тебя из особо кусачих?
– Да что ты? Милейшее существо, хоть и огромный теленочек.
Представил себе теленочка. Затем – реакцию детей. А идея не так плоха. И с Мариной не помешает подружиться поближе. Может, она знает больше, чем говорит?
– Тогда завтра утром нанесем визит твоему бывшему, – пообещал ей. – И детям радость.
– Спасибо. – Марина улыбнулась, светло и беззаботно.
– Не за что.
И правда… Я чувствовал себя неуютно. Наверное, потому, что незаметно привыкал. К этому дому, ораве детей, Марине. Начинал чувствовать себя своим. Опасное ощущение, учитывая, что нигде мне нет места. Обманчивое, потом будет больно обжигаться. Но в какой-то степени мне этого хотелось. Тянуло к нормальной жизни. Только я понимал: нет ее, нормальной, не для меня. Слишком многое осталось за спиной. И тянутся старые долги, а я не хочу никого терять.
Пожелал Марине доброй ночи и пошел к себе. Дом уже затих. Юлька и Марк легли совсем недавно, Анечка давно спала. И только из комнаты Дани слышался голос. Данил говорил тихо – точнее, старался говорить, но голос сипел, и получалось громче, чем он хотел бы.
– Почему ты не приедешь? – спрашивал у кого-то. Пауза – ответ. – Мы уже почти неделю как дома, а тебя нет. Ты же обещала!
Что-то подсказывало, что общается он с матерью.
– Да, заболел. А тебе есть дело? Или, как отцу, плевать на нас?
Снова пауза.
– Мам, я всего лишь прошу тебя приехать и нас забрать. Это так сложно?
Да, с матерью Данил разговаривал не лучше, чем с нами. Кажется, кое-кто решил не продолжать беседу. Послышалась тихая ругань и стук. Не иначе как многострадальный смартфон, выживший после купания, полетел на пол. Я постучал.
– Входите, – раздался ответ.
– Решил узнать, как ты, – замер на пороге.
Выглядел Данил скверно. Болезнь никого не красит, а он еще и злился, щеки горели – и от простуды, и от гнева. Взгляд разве только не испепелял на месте.