Будит меня надрывный ослиный крик.
На завтрак – уже привычные листья коки, заваренные вместе с еще какой-то травкой, хлеб, блины, суп из киноа. В жизни не ела столько супа, а с утра и подавно. В открытую дверь вижу: около цветущего куста вьется что-то крылатое. Пялю очки, вглядываюсь: колибри?
– А, колибри, – едва бросает взгляд мексиканец.
– Ну да, колибри, – подтверждает колумбиец.
Крылышки жужжат, мелькая до исчезновения, муха-птица висит еще мгновение в воздухе и, дернувшись, исчезает.
Моя записная книжка полнится. Со многими путешественниками мы сталкиваемся, расходимся и снова встречаемся в следующем пункте обязательной программы. Аргентинец, с которым мы затяжно беседовали в Паракасе и Наске, – философического склада ума огромный волоокий брюнет, в чьих жилах намешаны испанцы, немцы, французы и хорваты. Гид Карлос – образованный обладатель того самого незабываемого торса, в следующем году собирается открывать свое турагентство. Его водитель Серхио, жена его брата русская, познакомились они в Японии – просто представьте себе эти точки на карте мира. Англичанка Джейн, преподавательница, живет и работает сейчас в Лиме, несколько лет работала в Москве. Мариелла, канадка-пенсионерка, говорит в основном по-французски, учит испанский; ее пенсии хватает на подобные путешествия. Гей из Барселоны, мой попутчик в дороге к Мачу-Пикчу, социальный психолог, специализируется на вопросах гендера. С Мачу-Пикчу и Мартин, немец, жил в Испании, последние девять лет в Штатах, Калифорния, финансист, двухметрового роста, боится высоты, любит лам; и Хуан, перуанец по происхождению, живет в Штатах, в Калифорнии, мелкий и ядовитый. Эти двое всю дорогу соревновались, чей телефон круче снимает панораму, и гонялись за ламами. Перуанец дразнил немца неповоротливым немецким танком, на что тот парировал: «Не всем же быть такими мартышками, как некоторые». Мои соседи по Титикаке: мексиканец, имени не помню, преподает английский, французский и китайский, страшно общительный и улыбчивый, перезнакомился со всеми; привез с собой шестнадцать рубашек на шестнадцать дней – думал менять каждый день; жил в Китае, обожает собак, имеет сисястую подружку и немецкую овчарку, единственный, с кем мы переписываемся в итоге до сих пор – поздравляем друг друга с днем рождения и Новым годом; и колумбиец Гектор, тихий специалист
На удивление легко и приятно завязываются знакомства в туравтобусах и ином транспорте.
В Агуас-Кальентес начинается серпантин на Мачу-Пикчу. Я веселю общество: постоянно путаю и вместо «агуас кальентес» – «горячие источники» – называю этот населенный пункт Агуас-Ардьентес – «горящей водой», то есть водкой. Автобусы подходят один за другим и заглатывают по куску гигантской ночной очереди, которая термосами, разговорами, песнями, плясками напоминает советскую очередь на Пасху к автобусам на Востряковское кладбище у метро «Юго-Западная».
Рождественские туристические толпы, очереди, враждующие мафии гидов, бьющихся за право сфотографировать «своих» туристов на самой правильной точке в самый правильный момент восхода, вся эта суета – ничто перед старыми серыми камнями Мачу-Пикчу, окруженными горами-гигантами и укрытыми скалой Уайна-Пикчу, по склону которой с одной стороны уходят почти отвесно полуосыпавшиеся, но все еще действующие ступени, а с другой, далеко внизу, – блестит ниточка реки и крошечный поезд направляется к золотому в вечернем свете Куско.
А вот слева от меня до горизонта – золотая пустыня Паракас, где яркий песок волнами-холмами подпирает яркое голубое небо. По правую руку – синейший океан до другого горизонта. Пустыня обрывается высоким берегом, внизу океан бьется о терракотовые скалы и темно-серый песок под ними. Передо мной стоит человек, у него массивный подбородок и широкая шея, сидящая на квадратных плечах, он приземистый и коренастый. На нем грязные джинсы, растянутая футболка и непременная бейсболка с гербом какой-то американской баскетбольной команды, напяленная на прямые иссиня-черные – вот уж точно, как вороново крыло, – волосы. В руках тканый мешок с характерным полосатым орнаментом, тоже весь пыльный, видавший виды, совсем не туристический. «Сеньора, сеньора, фигуритас индихенас, пьедрас пресьосас». Испанский – совсем ломаный, фиг разберешь, чего хочет, кажется, что-то продать.
– Что, камни? Прямо из раскопок? Да ну ладно.
Из мешка появляются две вроде бы малахитовые фигурки величиной с кулак, такие же, как кулак – и как человек, держащий их в руках, – плотные и квадратные. Индейские воины: у одного ножик из медной пластинки, у другого топорик, а на поясе скальп из перламутра. Воинственный оскал, каждый зубик – крошечный перламутровый квадратик. Желтые раскосые глаза – краска или камень, не разберешь. Черты лица и складки одежды – глубокие бороздки на камне – забиты песком и глиной. «Де лас эскавасьонес!» – «из раскопок». Разводка? – почти наверняка. Но противостоять я не в силах. Здесь, между пустыней и океаном, в руках этого замурзанного потомка великих народов все кажется мне настоящим, сильным и энергетически заряженным. Оба воина перекочевывают в мой рюкзак, один останется со мной, другого я подарю отцу.
Продавец в бейсболке будет, наверное, бухать неделю. А может, накормит наконец ораву детей и родственников, проживающих вдесятером в крошечной коробке, крытой ворованным гофрированным алюминием. А может быть, сложит в чулок или отнесет в банк – на исполнение мечты или на достойные похороны.
Я возвращаюсь как раз за неделю до отцовского дня рождения, билет специально подгадан, и появляюсь в родительском доме аккурат в нужную дату.
– Можно было бы и пораньше, чем через неделю, явиться-то, вернувшись из Перу! Спас-с-сибо! – и с характерным жестом, легко переводимым как «да подавитесь вы своими говняными подарками, в гробу я их видал!» – отец разворачивается на пороге кухни, у накрытого стола, не взглянув даже на маленького, но свирепого зеленого воина с томагавком.
Грохает дверь кабинета – рывок к записной книжке. Не заставляет себя ждать и входная дверь, с тем же грохотом захлопываясь уже за мной. Мать остается за столом с вышитой скатертью, с тарелками, подобранными в тон, намытыми бокалами и маленьким яростным воином. Праздничное застолье –
Прошло полгода, и я нахожу в записной книжке координаты гида Карлоса. Ближайшие два года я проведу в качестве его коллеги между Арекипой, озером Титикака и Икитосом, встречая русскоязычных туристов и показывая им – как будто это все мое – джунгли, озера, разноцветные домики, площади в колониальном стиле, пропасти и кондоров над ними. Но дауншифтинг – это не навсегда.
Прошедшее. Пройденное. Как лес, покрывающий горный склон, издалека кажется просто огромным зеленым горбом, так годы жизни, удаляясь, оставаясь за спиной, видятся путнику, наскоро оглянувшемуся через плечо, монотонным темным силуэтом.
Но если пуститься по тропинке, войти в зелень, шагнуть, наступая на прошлогодние листья и мелкие веточки, понюхать, пощупать и разглядеть каждый листок, пенек и цветок – зажмуриться от солнца, сверкающего в драгоценных стеклянных шариках, спрятанных в тайнике; запрокинув лицо к черному зимнему небу, ловить ртом огромные медленные снежинки; вдохнуть воздух, в котором перемешаны ароматы эвкалипта, сосен и океана; на миг задохнуться от обжигающе ледяной воды в проруби; едва не упустить сердце из груди от бешенного оргазма; оказаться точкой в центре окружности горизонта, глядя на него с верхушки островного маяка; ощутить между языком и небом особенную, южную сладость арбуза; где-то здесь же обнаружить крутой замес восторга и тошнотворности от «домашнего» портвейна под коктебельской луной, а то и вкус каждой крошки миндального печенья… – и наконец, вернуться в тот самый заколдованный лес на склоне горы, с которого мы начали этот вычурный абзац, спуститься в овраг, забрести в бурелом, заблудиться, отчаяться, взять себя в руки, залезть на огромный валун и сверху увидеть: да не так уж далеко ты ушел от начала.
Если забраться на холм, красиво врезанный в море между двумя бухтами, как фигурка ящерицы с тонким хребтом, и попробовать спуститься, но ошибиться при этом с выбором места спуска, ты узнаешь, что эта изящная горка не такая уж маленькая. Ощутишь, как ускользает известковая порода из-под ступней и из-под ладоней. И поймаешь момент, когда вскарабкаться назад уже не получится, и – вот оно, сейчас ты упадешь. И, скатываясь кубарем, ты обнаружишь, что бока ящерицы не такие уж гладкие, какими они выглядят на акварелях известного пейзажиста и стихотворца. На них есть выступы и камни, о которые ты бьешься башкой и о которые срывается кожа на ляжках и боках. Сидя у подножия, в финальной точке падения, сотрясаясь крупной дрожью от болевого шока, ты сделаешь еще одно открытие: хвост знаменитой ящерицы-хамелеона загнут в сторону от бухты, и ты – за этим изгибом, тебя ниоткуда не видно, кроме как из открытого моря. Только отец спасет тебя. А потом будет на руках носить тебя, крупную барышню почти с него ростом, по этажам курортной больницы, не располагающей лифтом.
ebooksa