Не знаю

Или вот еще на Патриках – вход без вывески, но в виде рояля, стены уклеены виниловыми дисками. Тут, если честно, не очень вкусно, но среднее качество кофе компенсирует образование бармена Аркадия, седого щеголеватого филолога-дауншифтера. С ним приятно перекинуться суждениями о свежепрочитанном, или увиденном, или так, о настроении.

Из «Се ля ви» я возвращалась обычно пешком и ближе к ночи. Ключом открывала дверь в темную уже, спящую квартиру. Подкрадывалась к кровати сына, садилась, смотрела. Да-да, так когда-то делал и мой отец. Только я трезвая. О чем я думаю? Да ни о чем. Я очень, очень устала. И мне жалко этого пухлого маленького мальчика. И еще страх: всё, вот так, как теперь, – так будет всегда.

В отцовском кабинете горит свет. Работает? Или заснул при свете на старом диване, внутренность которого забита книжками? Я не знаю.

Видимо, в этот период появилась Нонка. Тот эпизод, когда отец говорил вроде бы со мной, а на самом деле с ней, был примерно тогда. Но я не знала. Мы почти не разговаривали – мы все, кто жил в этой квартире. Я, мой отец, моя мама, мой сын – маленький мальчик.

* * *

Таганка почему-то редко попадала в мои маршруты. Со студенческих времен в походах из своего Замоскворечья я редко заходила дальше Библиотеки иностранных языков. «“Иностранка” – ваш дом родной», – еще на втором курсе втемяшила в голову научрук и ведущая семинара по художественному переводу, великая и ужасная Наталья Родионовна, с высокой прической и тончайшей, словно утянутой под балетную пачку, талией, дочка небезызвестного маршала и широко признанный в узком кругу испанистов специалист по культуре фламенко и романсеро. Вот я и ходила – к дому родному «Иностранке» и не дальше.

Путь от метро «Таганская», в кои-то веки выпавший мне в один промозглый темный день то ли конца февраля, то ли первых дней марта, к Котельнической высотке и далее, к родному уже мосту, показался слишком коротким и очевидным. Я для начала ушла в сторону от знаменитого красного здания театра на Гончарную, стала наугад сворачивать в переулки, пользуясь случайностью для рекогносцировки малознакомого квартала. Вдруг круто пошло вниз, явно к реке. Никого – как будто тут и не живет, и не ходит никто, и не происходит ничего. Домики – пыльные, маленькие… Вот что-то нарядное – красная кирпичная церковь с изразцами… Семнадцатый, хм. Но закрыто. Вписана в сплошной ряд домов, только фасад выходит на угол. Процесс спуска как такового сильно занимал мое внимание, подошвы скользили по мокрому асфальту, в лоб дул мерзкий ветер. Церковь, небольшую, небесно-голубой штукатурки, я чуть не прошла мимо, не заметив. Движение за металлической прозрачной оградой попало в боковое зрение, я обернулась. Дядька – немолодой, седой, в всклокоченной бороденке, чем-то похож на врубелевского Пана, – деловито прыгал на одном месте по холмику темного февральского снега, опираясь, как Дед Мороз на посох, на большую черную лопату. Я остановилась. Он, на меня не обращая внимания, перестал прыгать и стал топать по тому же месту.

«Мышкует, что ли?» – подумала я, вспомнив картинку из детской книжки: там нарисованная лиса вела себя примерно так же. «Пан» тем временем уже колотил по снегу лопатой. Он сопел, лопата давалась ему явно тяжелее, чем прыжки.

– А что это вы делаете? – все-таки спросила я. – Что, помочь-то некому?

– Да вот ты и помоги! – энергично и моментально отвечал он, не отвлекаясь от дела и быстро на меня глянув.

Глаза прозрачные, взгляд ясный.

– Калитка открыта! – добавил он, не оставляя мне вариантов. – Лопата вторая – вон лежит.

Чуть позже мы с дедом Николашкой – это официальное было его прозвание, так он представлялся, ибо до Николая, как утверждал, «не дорос», – пили чай на кухне в маленьком деревянном домике в глубине церковного двора, предварительно устроив лопаты на отдых в скромном хозблоке.

Сама церковь ничем была не примечательна – ни стариной, ни архитектурой. Даже таблички с годом постройки, именем архитектора или иными какими-нибудь заслугами у нее не было. С переулка видны были только фасад со входом да палисад, где как раз мы с Николашкой только что поработали. Но в глубине оказался довольно большой двор, на котором располагался вот этот домик, где мы пьем чай, – дом причта, еще один – резиденция священника, отца Владимира, да какие-то хозпостройки. Большую часть двора, как объяснил мой собеседник, занимал сад. Сейчас, после то холодной, то дождливой малоснежной зимы и нескольких оттепелей, здесь повсюду угрюмо торчал каменный черный февральский снег и – кусками – голая земля.

– Ранняя весна – самое главное время для сада. Нам-то кажется – еще зима, вот и солнца не видно, и ветер холодный, и снег. А растения там, под снегом, чувствуют, что нет, весна идет. День длиннее стал. И птички по-другому чирикают. И тепла больше – солнце, если показывается, то греет уже по-весеннему. Ни одно дерево почки не выпустит, если не чувствует, что – весна. И если ты с ними, с растениями, заодно, надо помогать. Помогать растениям проснуться. А какой самый наилучший способ проснуться?

– Позавтракать?

– Правильно, поесть. Вот, весной поэтому нужны азотные удобрения – азот для растений как белок для нас, материал для роста. Мы же пока не хотим от них ни цветов, ни плодов. Просто хотим, чтобы пробудились и начали расти потихоньку. Как дети – не станешь же ты от первоклассника требовать, чтоб он докторскую защитил.

Тут я, слушавшая внимательно деда Николашку, вздрагиваю. В уме мелькает пухлое, беспомощное лицо Фёдора, сына-первоклассника, горюющего над уроками. Кстати, почему он – Фёдор, а не Феденька, не Федечка, не сы́ночка или хотя бы не Федька?

– Во-о-о-от. Сейчас снег нужно растоптать и разрыхлить, чтобы влага сохранялась в почве, чтобы растения начинали подпитываться. Скоро от вредителей зимующих нужно обработать – ядами. Пока листьев, почек нет, яды для растений безвредны, но, если опоздать, можно навредить, пожечь листья, например. Нужно правильный момент выбрать. Вредители весной тоже просыпаются – личинки всякие, жуки и другие вредные твари. Приходи через неделю, будем ловушки на деревьях делать – мазать стволы клеем специальным. Деревья, кусты тоже скоро обрезать будем. Если хочешь какой-то определенной формы крону или просто, чтобы красиво, аккуратно было, нужно весной подрезать. Как весной наметишь, то летом и получишь. И на урожай это влияет, если про плодовые деревья говорить. Потом поздно будет, летом уже нельзя обрезать, можно навредить. Как именно обрезать – там свои хитрости. Что-то под углом надо, какие-то ветки – прямо. Это я тебе так не расскажу, показывать надо. Ты заходи, поможешь, а я поучу тебя заодно. Раз интересно.

Так я, для кого поездка на дачу была еженедельной голгофой, а походы в церковь – редкой причудой атеиста – постоять на Пасху, прислонившись к косяку двери, ни слова не понимая в пении и не пытаясь даже вникнуть в суть происходящего, просто окунаясь в это светящееся, теплое, золотое, – оказалась помощником садовника при церковном саде.

Помощник я была вольный, приходила, когда получалось. С каждым разом в саду видны были изменения – результат трудов деда, а иногда и моих ранее приложенных усилий. Я вспоминала сад, думала о нем все чаще, и все сильнее меня тянуло посмотреть, не появились ли почки, не проснулись ли кусты, не вылезло ли чего-то новенького из земли. Незаметно для себя я стала приходить почти каждый день.