Язычники

— Когда у тебя такая подготовка, как у нас, — говорит он, с болезненным желанием оглядывая камеры, — возможно все.

— Прекрати, — говорю я ему, возвращая его внимание к себе, а не ко всем тем вещам, которые он хотел бы сделать с заключенными своего отца. — Мы здесь для того, чтобы научить меня стрелять, а не для того, чтобы ты начал мечтать обо всех тех ужасных вещах, которые тебе хотелось бы совершить.

Маркус ухмыляется, его взгляд темнеет от возбуждения.

— Я знаю, — говорит он мне. — Но не лучше ли научиться стрелять по настоящей мишени? В конце концов, стрельба по неподвижной мишени сильно отличается от смелости, необходимой для того, чтобы действительно застрелить человека.

Я, прищурившись, смотрю на него.

— Сколько тебе было лет, когда ты впервые в кого-то выстрелил?

Его лицо задумчиво морщится, пока мы продолжаем проходить мимо буйствующих заключенных.

— Эээ, может быть, семь или восемь, — размышляет он, наблюдая, как на моем лице появляется ужас. Он смеется и кладет руку мне на плечо, как будто это самый непринужденный разговор, который у нас когда-либо был, хотя, я думаю, при его образе жизни так оно и есть. — Это не то, что ты думаешь. Я практиковался в стрельбе с Леви. Роман уже знал, что он делает с оружием, поэтому ему не нужно было тратить столько времени, как нам, и это просто… вроде как случилось. Я не хотел стрелять ему в задницу. Это был несчастный случай.

— Подожди, — говорю я, замедляя шаг, чтобы сфокусироваться на его глазах. — Кому ты выстрелил в задницу?

Он морщится и смотрит на меня сверху вниз, как будто нарушает какой-то договор, просто обсуждая это со мной.

— Роману, — наконец признается он, и веселая усмешка растягивает его губы. — У него все еще есть шрам, но я поклялся до гробовой доски никогда больше не говорить об этом.

Я не могу удержаться от смеха и сразу же чувствую себя виноватой из-за этого, когда вспоминаю заключенных вокруг меня.

— Что случилось?

— Итак, мы с Леви только что закончили, чистили оружие и убирали его, но Роман только что закончил свою собственную тренировку и вел себя как гребаный мудак. Он всегда был таким. Я вроде как ненавидел этого парня. Он многого ожидал от нас. Он хотел, чтобы мы всегда были лучше, добивались большего. Наших возможностей для него никогда не было достаточно, но теперь, став взрослым, оглядываясь назад, я вижу все таким, каким оно было, — говорит он, делая паузу, поскольку сбивается с мысли. — Роман хотел, чтобы мы были лучшими, потому что меньшего было бы недостаточно для нашего отца, а когда ты недостаточно хорош, ты все равно что покойник. Он видел то, что мы, будучи слишком молодыми и наивными, не могли понять. Я думаю, этот засранец защищал нас даже тогда.

— А, благородный джентльмен, как всегда, — смеюсь я, все еще думая о дырке от пули в заднице Романа.

— В общем, — продолжает он, — мы складывали все наше барахло обратно, и Роман пришел сказать нам, что сделанные нами выстрелы были недостаточно хороши, и он был прав, они были дерьмовыми. Но тогда я не мог контролировать себя, иногда до сих пор не могу. Это привело меня в ярость, и я просто потерял контроль и нажал на гребаный курок.

Я резко выдыхаю, когда он совершает свою небольшую прогулку по дорожке воспоминаний, посмеиваясь про себя над приятными временами, которые у него были в детстве.

— Пуля попала прямо ему в задницу, и ублюдок завизжал, как маленькая сучка. Мой отец держал меня за яйца, но это стоило того, чтобы увидеть, как этот придурок следующие несколько месяцев будет сидеть на одном из этих надувных пончиков.

Я изумленно смотрю на него, когда мы наконец проходим мимо последнего заключенного и входим в ультрасовременную зону для стрельбы, которую парни построили здесь внизу.

— Значит, он просто позволил тебе выйти сухим из воды? — Спрашиваю я, обводя взглядом ряды оружия и мишеней, к большинству из которых прикреплено лицо их отца.