Самозванка. Кромешник

Упырь забрал саблю в оплётке ножен и ремней портупеи и с сожалением покосился на брата.

Пергамент, оставленный рядом с недопитым кубком, гласил:

«Мне нужно уехать до срока. Джебрик примет тебя Близким после присяги. Будь почтителен и верен ему.

Всегда помни, чей ты сын».

К письму прилагался гостинец. Фибулу старший Адалин купил в Армандирне. Как и все продаваемые в Резном Квартале из-под полы побрякушки, подарок отличался заковыристыми свойствами. Аргвар-Торгаш божился — мало не бесценными. Сберегал обладателя от сглаза и поноса, любой вредоносной ворожбы, внушения и почему-то мужского бессилия. Над последним, многозначительно подчёркнутым чудесным свойством Фладэрик особенно умилился.

Предвкушая первую зорю в казармах, когда караул сменится, а там и сонные страдальцы разбредутся, Упырь решил поторопиться и выскочил из покоев, необдуманно резко отмахнув тяжёлой, смертоносно-бесшумной дверью. К вящему ужасу раздался гулкий удар и тихий стон. Прикрывал створку Фладэрик куда рачительнее, почти опасливо. Кастелян в расшитом кафтане распростёрся на полу без сознания с преглупым выражением постной, пришибленной физиономии. Упырь на всякий случай проверил пульс и, удовлетворённый, оттащил Аэтлире в нишу чуть поодаль от двери. С гобеленов мрачно наблюдали пыльные и злые кровососы канувших в небытие эпох.

Духа в конюшнях пришлось седлать и втихаря сводить самостоятельно. Конюхи благополучно спали на тюфяках, один любовно прижимал к груди обляпанный кровавыми слезами глиняный кувшин. Воронок издали опознал лёгкую хозяйскую поступь, навострил уши и загодя приготовился, в отличие от прочих обитателей. Когда Упырь, уже предвкушавший добрый путь и бодрых волколаков, распахнул двери стойла, пара замковых жеребчиков захрапела, ещё один поднялся на дыбы с глухим заполошным ржанием, норовя разбудить похмельных конюхов. Дух проникся общим настроением, теребил удила и скалился, но возникать активнее не рисковал.

На востоке, зловещим предзнаменованием грядущих непотребств, занималась нежная заря, красившая шапки Лунного кряжа причудливым многоцветьем. Фладэрик размял плечи и потёр застывшее лицо. Холод бодрил. Седой двор форбурга купала перламутровая дымка, пропахшая опрелым камнем. В кустах робко копошилась неопознанная живность — возможно, сонные псари, хоронившиеся здесь от прожорливых подопечных. Очередной гвардеец спал, опершись на пику. Выглядело патриотично, звучало того гаже. Хриплые рулады могли посрамить иных равнинных дударей.

Проезжая вновь опустившийся без ведома бдительно посапывавшего караула мост, Фладэрик устремил невидящий взгляд в холодную паволоку туч к северу над кряжем. Горы стыдливо румянились, небо привычно закипало непогодой. Упырь гадливо сплюнул в ров и отпустил поводья.

Каменная Роза не может стоять в вазе на столе Миридиканского дворца. Семь Ветров не хозяева тут и никогда не будут.

«Дурак, — вновь позвало из тени за плечами. — Ты мог её убить и всё закончить».

Дух шёл без указки, ровно и бойко. Предместье просыпалось. А Адалин всё вспоминал увиденное за Кромкой жуткое создание, нависшее над спящей, и Летавицу в голубом.

Утро бередило мрачную упырью долину. Долина отзывалась старческим скрипом высоких стволов и шорохом редких птиц — чёрного воронья и хриплых галок.

Есть правда, пусть и небольшая, в меланхолических побасенках рифмачей — владения Её Величества наводили смертную тоску, очарование долгого и мучительного умирания среди душных перин, шёлковых наволочек и горшков с касторкой.

Фладэрик дремал в седле, лениво отмечая запустение и общую необитаемость предместья. Омшелое, диким виноградом и плющом обросшее городище скрежетало проржавленными прапорицами и постукивало ставнями, точно зубами. Вороньи флажки висели и тут — растяжки с фигурной крашениной, задираемой сквозняками, на фоне сизых стен. Под стать скрюченным кустам и редким работягам, не разгибавшим спин с первых петухов. Заслышав издали перестук подкованных копыт по брусчатке, они и вовсе утыкались в землю носом. Только какой-то босоногий отрок оцепенело вытаращился из канавы, во всю моргая покрасневшими от бдений глазищами. Возрастом он не превосходил Радэрика, а чахлой статью и вовсе напоминал ребёнка. Плечи оттягивала книзу гружёная булыжником корзина.

Выезжая за внешние ворота, Адалин продолжал слепо таращиться над косматыми верхушками огромных сосен, исподволь обступавших коронный посад. На сердце при виде сомнительного процветания завывали воображаемые волколаки. И пацан в канаве отчего-то упрямо не шёл из головы.

«Ты мог всё закончить», — шелестела вслед Кромка голосом Ваа-Лтара.

Глава 7. Адалин

Верстах в пятидесяти по восточному тракту за густыми зарослями одичавшего и потому безнаказанно пышного боярышника, непролазного бересклета и строптивой бузины замаячили памятные, не слишком изящные, зато верные общему антуражу коронных земель стены Адалина.

Сердитые башни по углам, недоверчивый вертикальный прищур окон, двускатная крыша высокого донжона и неприветливое карканье вспугнутой вороны, кляксой размазавшейся по утренним, припыленным облаками небесам. Никакого забора, никакого сада. Стена и замковое сооружение, оседлавшее возвышенность среди лесов.