Греческий узел к лету сорок четвертого вселил в Шелленберга надежду на раскол в стане союзников. Он точно знает, что Греция по секретному тегеранскому соглашению отдана в британскую зону влияния. При этом уверяет меня, что Сталин не упустит лакомый кусок на юге Европы, если местные его преподнесут в откушенном и прожеванном виде. Впервые между Советами и Британией наметился серьезный конфликт. Гиммлер и часть генералитета Вермахта вздумали уцепиться за эту возможность, чтобы завести перед Черчиллем старую пластинку о совместной борьбе с русскими.
Я в Греции третий день и чувствую странную расслабленность в здешней духоте, отъедаюсь экзотическими для Рейха фруктами и сыром. Несколько часов загорал. Даже боевые действия между ЭЛАС и немецкими частями идут как-то вяло, чисто по-гречески. Мне рассказали о тяжких кровопролитных боях, но в сравнении с акциями Тито в Югославии или «рельсовой войной» белорусских партизан они выглядят… Как сказать, чтоб не обидеть? Не масштабно.
Успехи греков объясняются просто. Немцы не держатся за юг Балкан и готовы отступить на север для защиты Венгрии и Румынии от Красной Армии.
Здесь, недалеко от Афин, занятых Вермахтом, англичанин чувствует себя вполне спокойно. Одет в британскую военную форму без знаков различия. Я в штатском, как и переводчик полковника Цакалотоса, носатый грек с близко посаженными мелкими глазками. Полковник — единственный участник встречи, кто не знает английского. Майор Клемпер из штаба германского командования в Греции разговаривает свободно, на маркиза и двух греков глядит отчужденно. Будь его воля, приказал бы арестовать и поставить к стенке этот интернационал.
Маркиз предлагает график отвода частей Вермахта на север с тем, чтобы избежать столкновений с высаживающимися на континенте британскими войсками. Говорит, сэр Черчилль изволит гневаться, что освобожденные земли удерживают коммунисты, а не союзники Британии. Переводчик синхронно бубнит по-гречески, Цакалотос качает носатой головой. Он здесь вообще ради мебели — что ему прикажут, то и выполнит.
— Позвольте спросить, — обращается ко мне Колдхэм. — Вы представляете СС? Лично Гиммлера?
Ну вот, в присутствии армейского штабиста я расскажу про антигосударственный заговор.
— Определенную группу, действующую исключительно в интересах Рейха. Если мы с вами выработаем приемлемые условия, группа рассчитывает получить согласие руководства Германии. Не возражаете, сэр, обсудить это с глазу на глаз?
Он не возражает. Мы остаемся наедине, впервые с тридцать девятого. Предлагаю выйти в сад. Там точно никто не помешает. В том числе — встроенные микрофоны.
Сады здесь огромные. Тянутся вдоль горных склонов и спускаются к морю. Вижу, маркиз тоже наслаждается, в лондонском климате такого не бывает. Оливы, апельсины, персики, гранаты… На кой ляд этому райскому уголку война?
— Вы изменились, Вольдемар.
— Нет, сэр Чарльз. Обстоятельства изменились, я — нет.
— Что же… Как она?
— Скучает безумно. Могу, наконец, вывести ее в Швецию?
Умалчиваю о главном: так называемый родственник угрожает ее убить, если выйду из повиновения. Иначе Колдхэму придется узнать слишком много.
— Нет! — он сбавляет шаг, будто оступившись. — Управление специальных операций запретило. Особенно сейчас, в финальной фазе. Не желают, чтоб у Гестапо возник повод для подозрений.
— А они отдают себе отчет, что связывают мне руки?! — становится невыносимо душно, сладкие запахи фруктового сада кажутся приторными до ядовитости. — Неужели не понимают, какой кошмар начнется в первые дни после покушения, удачным оно будет или нет!
— Идет война, ради победы рискует каждый. Погибают многие, чтобы другие жили в счастливом послевоенном мире.
— Демагогия! — я добавляю пару непечатных фраз, культурный джентльмен не противится. — Им легко трепать языком, попивая грог в кабинетной тиши. Рискуют полевые агенты. Но почему Элен годами должна сидеть в заложниках?
— Вы навещаете ее?