Но не разумно. Я даю себе еще одну мысленную пощечину, дабы перестать делать глупости.
Когда я сажусь и скрещиваю ноги, лицо Мейкона остается бесстрастным.
— У меня не получилось ее найти, — говорю я без предисловий.
— Понятно.
— Я понимаю, некрасиво вышло…
— Так оно и есть.
— Но она никогда… — Черт. Никогда что? Не крала что-то раньше? Сказать это наверняка я не могу. Никогда не покидала город? Это она делала, я точно знаю. Причем много раз. Меня тошнит. — Если Сэм посадят в тюрьму, мама этого не переживет.
Мейкон сжимает губы так, что те белеют в уголках.
— Моя мама умерла. Все, что у меня от нее осталось, — это часы.
Мой голос наполняется сочувствием и становится мягче.
— Я знаю.
Это случилось летом, когда моя семья переехала в Калифорнию. К тому моменту, когда мы получили известие о смерти миссис Сэйнт от аневризмы[7], ее уже похоронили. Это был единственный раз, когда мне стало по-настоящему жаль Мейкона и я добровольно подписала открытку, которую послали мои родители.
Напряженное выражение лица Мейкона пробуждает во мне желание сказать несколько слов утешения. Но он говорит прежде, чем я успеваю открыть рот.
— Сэм тоже это знала. Но это не помешало ей украсть часы.
Яма становится все глубже. А я вот без лопаты.
— Я знаю. Мне жаль. Правда жаль. Но если бы ты мог дать мне больше времени на…
— Нет. — В его слове, как и в его взгляде, чувствуется решительность.
— Я уверена, что рано или поздно смогу…
— Нет, Картофелька. Даже ради тебя.
Я моргаю. Даже ради меня? Когда он вообще делал что-то ради меня?