Скажи

Что угодно, лишь бы в сухости и тепле.

Ехать на репетицию хотелось всё меньше и меньше. Марина и так не особо горела желанием занимать вечер пятницы тем, что будет лицезреть Гордеева рядом с собой на протяжении пары часов как минимум.

Они не говорили ни разу за этот месяц. Оно и к лучшему, вероятно. Девушка до сих пор убеждалась в том, что решение расстаться с ним было правильным. Она ничего не потеряла, только приобрела – свободу, лёгкость, возможность дышать полной грудью, не ломаясь от вечного контроля и допросов.

Хотя… всё-таки кое-что Гейден потеряла. Крышу, которая поехала сразу, как только она познакомилась с Егором в тот злополучный августовский день.

В голове тут же вспыхнули карие глаза.

Час от часу не легче.

Мысли о молодом человеке налетели новой порцией ледяного дождя, пробивающегося через тёмно-серую влажную ткань толстовки и морозившего кожу, закупоривая дыхание в лёгких.

И мир вокруг снова сделался слишком серым.

Почему-то в голове пронеслось его «отчасти», сказанное несколько дней назад в буфете. Приглушённым бархатным голосом. Оно забилось куда-то в самый дальний угол сознания, категорически отказываясь покидать пригретое местечко.

Они до сих пор не общались. Ни словом не перекинулись за эту учебную неделю, и девушке становилось всё больнее с каждым приходящим днём. Он игнорировал её, а она – его. Прекрасное взаимное безразличие.

Внутри неприятно засаднило, и глаза защипало набежавшей влагой. Марина искренне не понимала, от чего ей всё-таки было так неприятно: от его равнодушия к ней или от её неравнодушия к нему.

Кажется, даже любой стёб или подколка с его стороны придали бы спасительного облегчения. Это бы значило, что ему, по крайней мере, не совсем всё равно. Это было бы хоть на толику лучше, нежели тот холод, который она видела в его глазах каждый раз, стоило их взглядам пересечься. Этот холод морозил. Ломал.

Марина изо всех сил старалась абстрагироваться от него, но порой сделать это было проблематично. Например, на уроках, когда расстояние между ними сокращалось до десятка сантиметров. Когда она краем глаза видела, что он снова о чём-то задумался, или пишет конспект, или слушает преподавателя. Когда случайно соприкасались локтями и тут же спешили отпрянуть друг от друга, ещё и с таким выражением лиц, словно это была кошмарная оплошность или ошибка. Когда он кусал щёку изнутри, хмурил брови, копался в телефоне или говорил с Киричуком, что сидел впереди.

А Диана в это время только тяжело вздыхала и смотрела с сожалением таких гигантских размеров, что становилось невыносимо. Ещё невыносимее, чем было до этого.

Какой тут десяток сантиметров, блин? Между ними была непроходимая пропасть, а не сантиметры.

Марина горько усмехнулась, с силой закусывая губу. По крайней мере, они всё ещё сидели вместе, и она чувствовала его рядом. Даже несмотря на то, что это сводило её с ума. И когда у неё окончательно поедет крыша, она сказать не могла. Даже уже не противилась этому.

Просто ждала… чего-то. Хоть чего-нибудь.

Только вот ничего не происходило.

Надолго ли её хватит? Она не знала, но от всей души надеялась, что надолго. Или что ей станет всё равно. На его наливающиеся в солнечных лучах золотом глаза. На губы, прикосновение к которым ей снилось ночами. После таких снов она вскакивала, всматриваясь в темноту, ещё долго приходя в себя, чувствуя огромную дыру в груди. Которая разрасталась всё сильнее, расширялась, а её обугленные края резали прямо по живому, по нервам.

Сидя в своей постели, Марина всегда пыталась задержать в голове это эфемерное ощущение поцелуя, оставшегося на губах лёгкой призрачной плёнкой, но оно таяло слишком быстро, чтобы можно было хоть немного насладиться им. Её маленькой слабостью, пробравшейся в ночные сновидения.