– А вы родители царицы, выходит, – хмыкнула я, не замечая, как по щекам текут слезы.
Я всегда была одна, без единой родной души в Шейсаре. И даже учитывая, что жила я в огромной семье, которая не так уж и плохо ко мне относилась, ощущение того, что никто из них не любит меня по-настоящему, преследовало меня с детства. Сестры никогда не называли меня сестрой, а братья – тем более. Впрочем, я не обижалась, они и между собой-то не слишком дружили…
А сейчас что-то ломалось в груди, как многотонная плотина. И не было слов, чтобы это выразить правильно.
– Мама… папа…
– Когда отдали мы тебя, когда мы… – всхлипывала мама, а маленькие украшения на передних прядях ее волос позвякивали в такт. – Мы страшно заболели. И я, и Кионей, понимаешь? Мы никогда бы… Никогда бы не смогли отдать, если знали бы, что… Но в тот год страшный не хватало настойки солнечного света, а мы… думали, что дни наши сочтены.
– Ну, перестань, – погладил ее по спине отец. Но мама продолжала всхлипывать.
– Я завернула в одеялко тебя, которое на последний мешок сухих грибов выменяла. Красивое оно было, все камушками по бокам расшито. Я и имя твое написала на шейсарском, как тогда еще живой жрец Акенатер научил меня. «Хрусталька» там написано было, доченька моя… «Хрусталька»…
– А тетя звала меня Талькой, – тихо вспомнила я. – И одеялко она, кажется, разрезала пополам, чтобы продать… дважды. Но затем одну половину решила оставить. Мне показывала, как там было написано «Талька», мол, это она для меня вышивала прозвище мое… Но потом и эту половину продала.
– Все в прошлом уже, в прошлом, – проговорил папа, и я заметила, что он тоже с трудом сдерживается, чтобы не расплакаться, как мы с мамой.
Джерхан куда-то предусмотрительно испарился, но я была ему даже благодарна.
В этот момент у меня перед глазами за зеленой пеленой вдруг вспыхнуло старое воспоминание, о котором я позабыла на долгие-долгие годы.
Мне было около трех лет, и тетя, как всегда, звала меня Талькой. Просила заправить пять кроватей и покормить куриц, пока она готовит обед на всю семью.
Я выбежала на улицу, а там мне навстречу вышла красивая женщина с огромным, искрящимся на солнце хвостом. Я не могла отвести от нее глаза, потому что никогда не видела мираев прежде, а здесь одна из них предстала передо мной во всей красе.
Она была уже немолода, и ее лицо пряталось за легкой полупрозрачной тканью. Одни глаза светились золотом и рубинами в обрамлении длинных черных волос. Одета незнакомка тоже была очень дорого и богато, у нас в провинции таких не встречалось.
Женщина подползла ко мне, а я, раскрыв рот, следила за движением ее красивого хвоста, унизанного драгоценными кольцами. Она склонилась ко мне, обхватив теплыми пальцами мой подбородок, и взглянула так, что все внутри на миг будто остановилось. А потом проговорила, странно шипя, но я не до конца поняла, что это она такое произнесла. А сейчас из недр памяти ее слова всплыли ярко и звонко, будто все случилось пару секунд назад:
«Эвиссаэш… Эвиссаэш шерис Айясаара… Эвиссаэш…»
Тетя Ливи увидела лишь конец этой сцены и с тех пор стала звать меня Эвиса. Поговаривали, что той женщиной была какая-то провидица мираев.
– А что значит это, интересно? – спросила мама с любопытством.
– Это значит «Сокровище», – проговорил с порога Джерхан, который словно бы никуда и не уходил. – «Эвисаэш Аясаара» – означает «Сокровище Серебрянного города». А «шерис» – обозначение царской крови.
– Но что она имела в виду? – удивилась уже я.