Холодный огонь

– Я не знаю, знаком он мне или нет.

– Как так может быть? Вы его или знаете, или нет, третьего не дано.

– Но я не могу понять, – почти жалобно сказал консультант. – Я не могу понять, знаю его или нет.

– Ну охренеть, – процедил дядя.

Лонгсдейл отвернулся к окну, и Маргарет увидела закрепленные на его ремне ножны под трехгранный клинок.

5 января

Натан с чашкой кофе в руке прислонился к оконному откосу. Внизу, у входа в департамент, кишели зеваки и журналисты. Двери распахнулись, стая пираний взволновалась, и к ним степенно вышел Бройд в сопровождении двух самых дюжих полицейских. Бреннон хлебнул кофе. Шеф решил наконец сделать официальное заявление, как всегда, избавив от мороки самого комиссара. Натан не любил выступать перед публикой и к тому же считал, что Бройд внушает ей гораздо больше доверия из-за респектабельной и благообразной внешности, чего о своей роже комиссар никак сказать не мог. До него донесся смутный шум, но он не стал открывать окно – содержание речи ему было известно. Шеф полиции намеревался сообщить прессе и любопытным, что в городе завелся безумный пироман, а также – что дело Хилкарнского душителя вновь открыто, и мы просим всех сознательных граждан…

Бреннон вернулся к столу и без особого восторга осмотрел гору бумаг. Наверху кипы светили в глаза красной эмблемой два отчета пожарной бригады. Первый, по храму, Натан еще раз бегло пролистал. Лучше не стало. Причина пожара не установлена, очаг возгорания не найден, средства, благодаря которым поджигатель добился огня такой силы, неизвестны. В церкви, уверял шеф пожарной бригады, не обнаружено ничего, что могло бы так полыхнуть. Второй отчет, касательно дома Фаррелов, ничем не отличался от первого, разве что отчаяние и недоумение, сквозившие между строк, ощущались сильнее.

Бреннон отодвинул отчеты и долил себе кофе. После долгих и мрачных раздумий он твердо решил разделить обязанности: полиция ищет Душителя, Лонгсдейл занимается ифритом. Натан полагал, что не вправе рисковать жизнями полицейских в заведомо проигрышной схватке с нечистью. А вот жизнью консультанта…

«Если он вообще человек, – подумал комиссар. – Любого человека можно убить, да что там – всякое живое существо; так что же это за тварь, которую нельзя?»

Лонгсдейл мог сколько угодно уверять, что опасается ифрита, – но тогда, на озере, Натан сам стал свидетелем того, как консультант был убит, и видел, как срастались в открытой ране его легкие и сердце. Звук, с которым сходились края разорванных тканей и сломанных костей, Натану не удалось забыть до сих пор.

Бреннон хлебнул кофе. Он мог описать любого человека, с которым ему доводилось говорить, – он знал, каков каждый из них: Бройд, Риган, миссис ван Аллен, даже дворецкий консультанта и его пес. Однако понять, каков же сам консультант, он не мог, будто вся личность Лонгсдейла оказалась собрана из отдельных кусков и Натан видел то один из них, то другой, но никогда не улавливал целого. Разве что когда внезапно, на долю секунды, показывался тот, другой человек.

«Но как же он стал… этим? И почему ничего не помнит? Как вообще можно такое забыть?!»

Натан нахмурился. Что за странный ответ – не «Я не знаю», а «Я не помню». Словно Лонгсдейл был уверен, что раньше помнил или должен бы помнить, но забыл. Почти так же странно, как отвечать не «Я бессмертен», а «Меня нельзя убить». Разве есть разница? Или есть?

«Есть, – подумал комиссар. – Я видел, что он умер».

И вздохнул. До чего же надо дойти, чтобы доверить жизни тысяч людей неведомой твари, которая и сдохнуть-то нормально не может.

– Сэр? – позвали из-за двери.

– Угу, – отозвался Бреннон, – входи.

Риган за минувшие трое суток осунулся, побледнел и даже похудел – пухлые розовые щеки обвисли и посерели, под глазами появились синяки.

– Спал? – осведомился комиссар.