Шойлек, совсем молодой еще парнишка, учился на втором курсе педагогического техникума. Он очень гордился тем, что родители его приехали на станцию Тихонькую с самым первым эшелоном, еще в 1928 году, и любил рассказывать, как на первых порах они тут «хлебнули горя». Об этом же Шойлек писал в своих стихах и рассказах, но когда он рассказывал просто, без затей, слушать его было интересней.
— Театр этот, — сказал он, — мы строили своими руками.
— Кто мы? — спросил Гиршке.
— Что значит кто? Я, мой отец, моя мать, мои братья, мои сестры, мои…
— Что же, одна ваша семья, выходит, его и построила?
— Нет, почему же? Весь город строил! Один разве субботник мы тут вкалывали? Глину месили — пар шел! Из глины делали блоки, из блоков клали стены. Вы знаете, что наш театр построен из глинобитных блоков? — Шойлек сказал это таким тоном, словно речь шла по меньшей мере о граните или Лабрадоре…
— Ну, а хотя бы одно стоящее стихотворение ты об этом написал? — спросил Гиршке.
— Одно стихотворение? Сколько я их вам уже показывал!
— Нет, Шойлек, те стихи, что ты мне до сих пор показывал, не то… Напиши такое стихотворение, чтоб каждое слово его так же плотно лежало в строке, как глинобитные блоки в этих стенах. Ты понял меня?
— И тогда вы напечатаете?
— Конечно!
У Шойлека от неожиданности чуть-чуть с носа не упали очки, и в ту же минуту его как ветром сдуло. Не иначе, подумал Гиршке, как побежал «замешивать» новые стихи.
Гиршке не раз доводилось бывать в еврейском театре в Киеве, Москве. Он видел крупнейших мастеров сцены — Михоэлса, Зускина. И теперь, в фойе, после того, как Шойлек Ушацкий оставил его одного, он вдруг ощутил в себе настроение, схожее с тем, которое испытывал когда-то в Московском ГОСЕТе. Но что общего, с удивлением подумал он, между этим совсем молодым еще театром и тем, всемирно прославленным? Разве только одно то, что большинство местных актеров училось в театральной школе при ГОСЕТе и вылетело, таким образом, из гнезда Михоэлса. Нет, не одно это, были и другие связующие нити…
Но Гиршке не удалось додумать эту мысль до конца.
— О чем замечтался наш поэт? — Эти очень громко произнесенные слова вместе с увесистым хлопком по спине обрушились на Гиршке совершенно неожиданно откуда-то сверху. Он поднял голову.
— А, Клафтерман? Гилел Клафтерман?
Это был известный стахановец с обозостроительного завода. Гиршке не раз писал о нем в газете.
— Как дела?
— Как видишь, всем семейством пожаловали в театр. Мы не пропустили еще ни одной премьеры.
Клафтерман придвинулся ближе.