— Что я вам прочту?
— Что захочешь. Это может быть эссе или новелла, глава из рассказа или романа, но главное условие — чтоб черным по белому. Идет?
— Но что это за посягательство на свободу личности! — воскликнул Либкин, комическим движением вознося руки к потолку. — Заступитесь, о боги!..
— Некоторых личностей, — ответил Эмма, — только так и заставишь сделать что-то путное. Потом они же и поблагодарят. А сейчас — на улицу, подышать морозом!
— Что-то не хочется, — стал отнекиваться Либкин.
— Пошли! — настаивал Эмма. — Проветрись хорошенько! Проветри мысли. Дальневосточный мороз имеет чудесное свойство: пустые, ничтожные мысли он вымораживает в два счета, так, что от них не остается и следа. Зато уж те мысли, которые способны перед ним устоять, они-то уж чего-нибудь стоят…
Мы вышли втроем на улицу. Под ногами громко скрипел снег. В небе висела полная луна.
Дойдя до единственного в городе трехэтажного здания, где помещались областной комитет партии и областной исполнительный комитет, мы повернули обратно и зашагали вниз, к Октябрьской улице.
— Вот ты, Шолом, — обратился к Либкину Эммануил, — говорил об обществе там, на Западе, о том, что оно постарше нашего. Это-то ничего, оно старше своей культурой, цивилизацией, и это нам пригодится. Хуже, однако, то, что общество это просто старо, оно одряхлело, его одолевают все старческие болезни, которыми оно пытается заразить и нас…
Эмма задумался. Потом тихо проговорил:
— Что это, — спросил я, — ты вспомнил вдруг Шварцмана?
— Не вдруг, — ответил он и, как бы следя за своими собственными, невысказанными мыслями, добавил: — Много накопилось грязи на земле. Человечество прольет за это еще немало крови…
За роговыми очками печальный взгляд Эммануила был полон решимости, как у человека, заранее готового к чему-то большому и важному.
— Могу доложить, — сказал вдруг Либкин, — что мороз не только вышиб у меня из головы все несто́ящие мысли, но и принялся за меня самого…
— Коль нестоящие мысли вышиб мороз, — сказал Эмма, — можешь идти.
Мы проводили Либкина до дома. Когда его шаги на скрипучей лестнице затихли, Эмма предложил:
— А мы еще немного пройдемся?
— Конечно!
— До моста?
— Пошли!