Испорченная реальность

Слишком светло, чтобы спать, да и голова раскалывается. Мысли мечутся по кругу. Одни мускулы немеют, другие сводит судорогой. Я связан, выставлен на всеобщее обозрение, словно добыча. Если они каннибалы, я, наверное, у них в меню.　

V

Когда человек сдается? Честно говоря, я не знал. Не привык проигрывать. Конечно, в моей жизни были неудачные бейсбольные матчи и девушки, не соглашавшиеся пойти на свидание. Я не всегда получал, что хотел. Но не жаловался, до этого дня, и не заходил в тупик. Я потерялся, но, даже если бы этого не случилось, понятия не имел, куда идти. У меня кончились деньги, а головная боль волнами билась в стенки черепа.

Я не знал.　

Солдаты сдавались, когда надежда потеряна, а гибель неизбежна. Предпочитали плен смерти. Ведь были же законы, защищавшие военнопленных? Онкобольные смирялись с судьбой (те, у кого был неизлечимый рак), прекращали бороться и тихо уходили из жизни. Капитан Титаника, наверное, сдался. Ничего нельзя было сделать. Впереди ждала смерть. Он не опустил рук, просто принял свой жребий.　

Я пока еще не смирился.　

Мне хотелось, чтобы призраки перестали за мной следить и сделали что-нибудь. Хотелось, чтобы Род Серлинг[18] вышел из-за угла и сказал:　

— Познакомьтесь с Кевином Николсом. Он думает, что потерял все. Но на самом деле скоро узнает, каково быть Иовом.　

Не то чтобы я считал себя библейским героем или проходил испытание, но, по крайней мере, случившееся должно было иметь смысл. Мораль в конце, песню в финале. Да, знакомый приятный саундтрек не помешает. Поможет ощутить собственную значимость. Создаст иллюзию, что я иду к цели.　

Я мечтал о тысяче вещей и не готов был от них отказаться. Не желал убивать себя, не жаждал смерти, ничего подобного. Просто хотел, чтобы что-то произошло.　

Я бы молился, декламировал стихи, жег свечи и читал заклинания на пляже, если бы верил, что это поможет. Вместо этого я нашел церковь. С открытой дверью и струившейся изнутри органной музыкой.　

Дверь была маленькой, арочной, украшенной деревянным распятием. Ее обрамляли два витражных окна, защищенные железными решетками. Здание было не выше и не больше других — просто один из многих фасадов.　

Я вошел.　

Церковь была длинной и темной, с двумя рядами тяжелых скамей. Никаких изысков, узоров, украшений или подушечек для коленопреклонения перед скамьями. Неф изнутри казался еще уже. В полумраке на стенах висели иконы. Их было две — одна рядом с дверью, другая над алтарем.　

Перед ним на коленях стоял мужчина.　

Священник, подумал я, или монах. Типа того. Его одеяние, на мой неискушенный взгляд, было церковным, но я не заметил воротничка. Я понятия не имел, к какой конфессии принадлежит эта церковь.　

Я не мог выскользнуть наружу — каждый шаг эхом отдавался от паркета на полу, но мужчина у алтаря не обернулся.　

Он проговорил:　

— Брат, — и стал ждать моих слов.　

Я не знал, что сказать, есть ли правильный ответ, и просто произнес:　

— Я не хотел вам мешать.