Он молчит. Я не слышал, как он подошел. Не слышу, как уходит. Он не говорит ни слова. Наблюдает? Ему что, нечем заняться?
Я бьюсь в путах еще немного, пытаюсь найти их слабое место, как-то освободить запястье. Тщетно. Я боюсь призрака, но теперь, зная, что он рядом, могу не тревожиться из-за других вещей. Я представляю его, хотя и не вижу. Я зол, устал, мне больно, но я концентрируюсь. На моем новом, безмолвном друге.
— Если хочешь свести меня с ума, — говорю я, — ты опоздал.
Нет ответа.
— Ты просто мираж, да? Весь этот кошмар либо в моей голове, либо это какой-то заговор, чтобы в нее проникнуть? Вся моя жизнь была ложью? Я что, какой-то Джеймс Бонд?
Снова молчание, ну я другого и не ожидал. Давай, посмейся. Разве это не весело? Может, я теряю рассудок.
— Слушай, у меня уже отняли все. Жену, сына, дом, друзей, теперь и возможность двигаться. Голова болит дни напролет — я даже не знаю сколько. Ты что-то мне вколол, да? Как долго я был в отключке? Принеси умирающему хотя бы стакан воды.
—Ты, — говорит он, — не умираешь.
Уже что-то. Теперь мне получше.
— Нет, но пить хочу адски. Но ты и в воду чего-нибудь подмешаешь, да?
— Нет нужды.
— Чего ты от меня хочешь?
— Хочу, чтобы ты, Кевин Николс, отдохнул.
Я натягиваю ремни:
— Как прикажешь мне отдыхать, черт возьми?
— Закрой глаза, — говорит он, и я понимаю, что схожу с ума, ведь его голос звучит почти утешающе. Я жду, когда начнется гипноз: вы медленно погружаетесь в темноту, ваши веки тяжелеют, сейчас я буду считать до одного — с каждым мгновением вы засыпаете все крепче и крепче.
Но он молчит, и я говорю:
— Что это?
— Это начало.
А потом он уходит. Я едва это слышу: шелест ткани и листьев. Сейчас июнь, зима, но даже в Голубых горах на земле мало сухих коричневых листьев.