Конечно, можно допустить, что Соединенные Штаты и Советский Союз смогут воспрепятствовать ядерному вооружению этих стран за счет экономического или даже военного давления. Но это будет означать создание направленного против Китая (или Германии) русско-американского альянса, вероятность которого очень низка, как об этом было сказано выше. Представляется, что единственный способ предотвратить спираль распространения ядерного оружия заключается в глобальном разоружении, в котором должны принять участие все великие державы.
Такова идея разоружения, предложенная Хрущевым; кажется, он ясно видит альтернативу: либо всеобщее разоружение, либо ускорение гонки вооружений между Соединенными Штатами и Советским Союзом, плюс ядерное вооружение таких стран, как Германия, Китай и Япония. Жаль, что до сих пор реакция Запада на эти предложения остается прохладной. Запад прямо не отвергает идею всеобщего разоружения, но никогда не принимал ее полностью в качестве практической и достижимой цели. Русские, в свою очередь, не соглашаются на инспекцию, чтобы не утратить свои военные секреты, а значит, и вытекающие преимущества; а именно, они не хотят менять секретность на ограниченный «контроль над вооружениями», который, по сути, является лишь немного завуалированной формой продолжения гонки вооружений. (На последней Пагуошской конференции[224], проведенной в Москве, американские ученые предложили следующий компромисс: полномочия инспекций должны расти по мере продвижения темпов разоружения, и русские согласились, что такой поход может служить подходящей основой для дальнейших обсуждений.)
В сложившейся ситуации очень важно задаться вопросом, почему Запад пока не имеет желания всерьез рассматривать всеобщее разоружение. Один из стандартных ответов – русские отказываются от инспекций – не выдерживает критики, ввиду того, что русские все время говорят, что готовы допустить инспекции, если Запад примет всеобщее разоружение как конкретную и непосредственную цель; по меньшей мере, мы должны согласиться на переговоры, чтобы понять, насколько серьезно они говорят об инспекциях. Я, однако, не стал бы рекомендовать вести поверхностные и небрежные переговоры, проникнутые подозрительностью и сопровождающиеся требованиями железных гарантий на каждом этапе. Я уверен, что односторонние инициативы, касающиеся разоружения, необходимо выдвигать тогда, когда возможны откровенные и искренние переговоры. (Некоторые из таких односторонних шагов были детально очерчены Чарлзом Осгудом в «Bulletin of Atomic Scientists», Vol. 16, No. 4, и мною в: «Daedalus», Vol. 89, No. 4.) Более того, мы должны осознать, что не существует абсолютно надежных инспекций, но риск системы инспекций ниже, нежели риск, связанный с продолжением гонки вооружений. Рассматривая все «за» и «против» введения системы инспекций, мы должны также учитывать их вклад в создание атмосферы доверия и законности происходящего. Если и мы, и русские придем к формальному соблюдению соглашений о принятых правилах, то каким бы формальным ни было это соблюдение, оно стало бы препятствием к нарушению правил после достижения договоренностей и возродило бы надежды на мир и законность. Неужели мы не так отчетливо, как русские, видим опасности мира, вооруженного атомными ракетами, или мы захвачены своей убежденностью в том, что русские всерьез стремятся к мировому господству, и не можем поверить в их искренность? Или дело в нашей боязни не справиться с экономическими последствиями разоружения для нашей политической и хозяйственной системы? Или, быть может, причина кроется в том, что армия, противодействующая разоружению, набрала уже такую силу, что может противодействовать всем попыткам разоружения?[225]
Поскольку речь идет о вопросе жизни и смерти для Соединенных Штатов и всего остального мира, постольку представляется очень важным исследовать не только пороки и недостатки позиции России, но и причины, по которым мы отказываемся серьезно рассматривать возможность полного разоружения.
б) Соглашение между США и СССР на основании существующего статус-кво
Даже если признать, что всеобщее разоружение необходимо для сохранения мира и свободы, то как вообще возможно разоружение, пока длится холодная война? Как сможет любая из двух сторон всерьез обсуждать разоружение, если подозревает, что другая сторона желает ее уничтожить? Ответ ясен:
Уолтер Миллис[226] очень кратко и четко сформулировал эту же проблему. «Советский Союз, – пишет он, – кровно заинтересован в разоружении. Он, вероятно, хочет разоружения для того, чтобы облегчить бремя внутренних экономических проблем; возможно, он не меньше чем Запад стремится избежать ядерной угрозы; но он также заинтересован в извлечении политических выгод из „разоружения“ в текущем международном контексте. Настоящий западный ответ на советскую позицию по разоружению, как мне представляется, должен заключаться не в ссылках на недоверие, а в том, чтобы
Сейчас я попытаюсь ответить на вопрос Миллиса о том, как может проходить силовое противостояние между Соединенными Штатами и Советским Союзом в условиях разоружения.
Первое условие для достижения политического взаимопонимания – прекращение истеричных и иррациональных заблуждений, которыми пропитано мнение двух сторон друг о друге. Как я уже пытался показать, Советский Союз – это консервативное, тоталитарное и управленческое государство, а вовсе не революционное, стремящееся к мировому господству; Хрущев не является последователем Маркса или Ленина, и утверждает он это только потому, что вынужден это делать в своем нынешнем положении. У нас же давно отсутствует капиталистическая система, основанная на частной инициативе, свободной конкуренции, минимальном вмешательстве государства. Мы в настоящее время представляем собой такое же бюрократическое индустриальное общество.
Создается такое впечатление, что Восток и Запад взаимодействуют, опираясь не на реальное положение дел, а на ярлыки, которые они навешивают друг на друга. Разрыв этого дурного шаблона явится началом реалистичного взаимопонимания. Следующим шагом будет осознание того, что между двумя блоками не существует значимых экономических и даже политических конфликтов, которые могли бы стать причиной полномасштабной войны; единственная причина, которая может повлечь за собой войну, – это страх, порождаемый гонкой вооружений и идеологическими различиями.
Тогда что может стать реалистической основой американо-российского взаимопонимания? Ответ очень прост.
Прежде всего это означает, что Запад должен оказаться от попыток изменить ситуацию с русскими владениями и сферами влияния в Восточной Европе, а Советский Союз должен сделать то же самое в отношении Запада. Не вызывает никакого сомнения, что Советский Союз овладел контролем над своими сателлитами силой, в результате победоносной войны. Вполне возможно, что путем давления и переговоров можно было спасти некоторые из этих стран от советского господства в конце последней войны, но сейчас все это представляется пустыми и праздными фантазиями.
Очевидно, что Советский Союз не откажется от того, чем владеет сейчас, без войны. Ни одна великая держава на пике своего могущества – будь то держава коммунистическая или капиталистическая – не способна на это[228]. Ни один русский политический деятель, который решится на такое, долго у власти не удержится; идея «освобождения» в ходе войны, в которой их страны будут опустошены, едва ли вдохновляет правительства сателлитов, и такая война явно не входит в их намерения. Кроме того, судя по нескольким мятежам и восстаниям, эти сателлиты являются самым слабым звеном русской системы; советские лидеры очень чувствительны к любой прямой или косвенной угрозе с их стороны. Отсюда следует, что наша позиция непризнания нынешних русских владений – один из факторов, препятствующих взаимопониманию. В то же время наша позиция не приводит к большей свободе для жителей стран-сателлитов и, более того, только мешает их либерализации. Реальные события показали, что русские лидеры никогда не позволят своим сателлитам покинуть советскую орбиту, особенно в вопросах внешней политики, но при этом, на фоне ослабления напряженности в отношениях между блоками, готовы позволить некоторую независимость во внутренних делах.
Именно в таком ключе надо понимать вопрос Берлина. Нет никаких признаков того, что русские хотят включить Западный Берлин в Восточную зону; однако они жизненно заинтересованы в стабилизации положения в Восточной Германии. Дипломатический гамбит Хрущева нацелен на то, чтобы использовать свои преимущества в вопросе по Берлину и принудить Запад смириться с советским присутствием в Восточной Германии, где Запад может создать Советскому Союзу массу проблем. Ключ к решению берлинской проблемы лежит в полном признании русских сателлитов, включая Восточную Германию, в обмен на полную гарантию независимого существования Берлина как части западного мира.
Что стоит на пути признания русских владений в Восточной Европе? Здесь мы сталкиваемся с парадоксами и иррациональностью политического мышления. С одной стороны, совершенно очевидно, и это признают все пишущие на эту тему авторы, что Запад не имеет намерений силой освобождать советских сателлитов; более того, есть все основания полагать, что Запад не хочет даже антикоммунистической революции в Восточной Германии, так как это повлечет необходимость либо направлять помощь повстанцам, рискуя началом мировой войны, либо занять унизительную позицию, признав свое бессилие в этом вопросе. Но почему тогда Запад не желает формально и официально признать существующее статус-кво? Или почему русских не устраивает признание его Америкой де-факто? Почему русские настаивают на формальных, обязывающих соглашениях, например на заключении мирного договора?
Ответ на оба вопроса заключается в одном и том же – существование динамично развивающейся и склонной к экспансии Германии. Русские считают, что это Западная Германия угрожает западной области их сферы интересов, и что политика Соединенных Штатов является угрожающей в той мере, в какой они поддерживают устремления Германии. В предыдущей главе я попытался показать, что этот страх перед германской агрессией отнюдь не беспочвенный. Даже если опасности нет сегодня, она может возникнуть завтра.
Большинство жителей Восточной Германии живут в условиях нежелательного для них режима, и этот режим невыносим для всех, кто привержен идеалам политической свободы; решение примириться с продолжением коммунистического правления в Восточной Германии по-настоящему тяжко для тех, кто ценит свободу. (Это не так тяжело для тех, кто легко бы примирился и с антирусской диктатурой.) Но если взглянуть на проблему реалистично, то остается только один ответ: необходимо смириться с тем, что более важна цель избежать войны, чем «освободить» Восточную Германию. Ирония заключается в том, что на самом деле такой альтернативы не существует, так как реальный выбор – это выбор между коммунистической или полностью разрушенной Восточной Германией.
Идеологический аргумент зиждется на таких вопросах, как национальные чувства немцев, которые желают объединения. Разве не настало время для того, чтобы усомниться в шиболете[229] «германского национального единства»? Германское единство началось всего девяносто лет назад при Бисмарке, но даже Бисмарк намеренно оставил за пределами своего нового государства Австрию и предпочел не объединять всех немцев. С другой стороны, на требовании объединения всех немцев строились агрессивные устремления Гитлера. Если так необходимо объединить Восточную Германию с Западной, то почему бы не включить в состав единого государства еще и Австрию, Тироль, Судеты, Эльзас, Силезию, Восточную Пруссию? Разве не следуем мы при этом тем же курсом, каким следовали Англия и Франция с 1933 по 1938 год, когда они согласились с требованием Гитлера включить все немецкоязычные народы в состав одного государства, отказываясь понимать, что эти националистические требования были лишь идеологической подготовкой к агрессивной войне?
Западногерманское правительство отлично понимает, что объединение Германии невозможно без войны. Но оно продолжает выдвигать это требование, пользуясь им для поддержания националистических настроений и препятствуя политическому взаимопониманию между Соединенными Штатами и Советским Союзом. Из-за того, что мы одержимы идеей русской угрозы и, таким образом, идеей необходимости усиления Германии, мы склонны поддерживать германскую политику, которая в долгосрочной перспективе делает политическое урегулирование с Россией невозможным, а следовательно, ставит под сомнение и возможность сохранения мира.
Мы должны постараться освободиться от чисто идеологических клише. Если «отдельное государство [Восточная Германия] выступает против германского национального „чувства“[230], то почему мы должны подстраиваться под это „национальное чувство“, тем более что оно в достаточной мере искусственно? Почему „мы не можем предать право германского народа на решение его собственной судьбы в не столь отдаленном будущем“?»[231] Из-за нашей одержимости мнимым стремлением русских к мировому господству (а может, из-за множества американо-германских финансовых интересов) мы принимаем требования Западной Германии и тем самым делаем невозможным урегулирование отношений с Россией. Некоторые говорят о том, что делать уступки Советскому Союзу – это то же самое, что повторять политику умиротворения Гитлера. Я же считаю, что если уж кому-то угодно проводить аналогию с политикой умиротворения нацистской Германии, то эта аналогия касается
ebooksa