Ее что, вампиры покусали, раз она их слышит?!
– Дьявол, ты в своем уме?! – Манька подскочила, как ужаленная.
– В своем, в своем! – мстительно позлорадствовал он. – За утраченную идеологию, вампиры были только началом. Я не благотворительный фонд, чтобы планеты ненавистникам раздаривать. Право слово, не самому же мне тащить вас в костер или на дыбу. Для этого существуют коллективы жнецов. Всегда рады услужить, подзаработать, предотвратить перенаселение…
– Так это ты людей убиваешь?! – задохнулась она. – За что?!
– За светлое будущее, за рай, за спокойствие, за подмоченную репутацию, за поруганное достоинство, – Дьявол не спеша сбил уголь с головней, подбросил нарубленного хвороста. Закручиваясь, по земле пополз едкий дым, – погода назавтра обещала быть пасмурной. – – Устами человек у знания стоит, а не уразумеет. Вот ты, много ли знаешь, и разве это знание? – совсем успокоился он.
С мрачным видом зализывая на руке рану, Манька молча ненавидела Дьявола. Болело все тело, израненное железом и холодом, болело сердце, болела душа, болью отзывался ум. Взгляд ее невольно устремлялся в ту сторону, где остались селения. Там она была обречена на убогую беспросветную жизнь, но это все, что ей осталось, если вампиры действительно существовали и за что-то на нее ополчились. Никому не под силу изменить судьбу, говорили одни, вторые, что человек сам ее делает – хотелось бы вторым верить, но первые оказались правы. Она шла доказывать свою правду человеку, но если на том конце вампир… Она чувствовала себя раздавленной. Если в ее жизни и было что-то хорошее, то она могла бы вспомнить только Дьявола – единственный, кто отнесся по-человечески, но, по иронии судьбы, он же оказался причиной всех ее несчастий.
Дьявол бросил в котелок с кипятком смородиновые почки, плоды шиповника, кору дуба, щепоть древесной чаги, добавил корни рогоза, в простонародье называемого камышом, которые придавали чаю сладость. Мясистые корни рогоза выкапывали на берегу рек и бобровых запруд, где вода была относительно стоячей. Накрыл котелок крышкой, снял с огня, поставив с краю на угли. Дожидаясь, пока чай настоится, достал кружки, положил в каждую по чайной ложке меда.
– Ты думаешь, я с тобой счастливый, но ты не звезда, я просто любопытный, – напомнил он. – Доживала бы спокойно в своей сараюшке, и не было бы к тебе претензий. Жили-были, плодились-размножались, и на тебе – новое реалити-шоу! Люди и без вампира чужими смертями воодушевляются, а ты, нет, пожить захотела. Но с другой стороны, какой поворот! Какой сюжет! Какая фабула! От вечности хоть кто устанет, если каждый день серые будни. И вот я здесь, в заснеженном краю, твой зритель и критик. Гротескное у нас тобой кино получается. Я, честное слово, не рассчитывал, что зайдем так далеко, думал, сломаешься, едва до огорода дойдем.
Манька, безучастно седевшая на лапнике, уткнула голову в колени, вспоминала свою беспросветную жизнь. Но вспомнить оказалось нечего: не видели ее, не слышали, не помнили, ей отовсюду приходилось уходить, и никому до нее не было дела. Наверное, даже добрым словом ни разу не помянули – так ей казалось. «Разве я не красивая?» – думала она с тоской. И глаза голубые, как небо, и брови черные, как вороново крыло, и волосы как шелк, и фигура не хуже, чем у других, и хозяйственная. Кто бы еще в чистоте и уюте держал избу, которую сараем не назовешь. Скотину не держала, так ведь как ее колоть, после того как говорила ей слова ласковые? Ни словом, ни делом никого не обидела, работала, как проклятая, с самого малолетства. И читала много, и не гуляла налево и направо, все единственного ждала, любовь настоящую – не дождалась, а потом и веру потеряла.
«Что же со мной не так? Почему сторонятся меня? А кто память стер, будто я зомби… Но какая я зомби, если чувствую, думать умею, чужой подойдет, так ведь не стану слушать, подумаю прежде…»
И назад не повернешь: пока железо не сносится – проклятие не снимется.
Последняя надежда рушилась, как карточный домик. Все были правы – и кузнец Упыреев, и Дьявол, и люди, а теперь и сама она чувствовала, что голова у нее посажена криво: одна часть была как камень, а вторая превозносила Благодетельницу. Сердце не допускало, что та может оказаться кровожадной тварью, будто полжизни прожили душа в душу, будто сестра родная, которая за что-то обиделась и надо непременно искупить перед ней вину. Даже теперь, когда секрет ее знает, нет у нее дурных помышлений и зла не желает.
Дьявол, заметив, что на Манькином лице нет ни кровинки, смягчился.
– Не плотью она вампир, сущностью.
Но успокоить ее не получилось: от слов Дьявола из желудка к горлу подкатила тошнота.
Обличили бы…
А с другой стороны, кто мешал помещику усаживать на кол крепостных? И сейчас не расстраиваются, объявляя одного Благодетеля за другим то святым, то великомучеником, жалеют, что не всеми закусил. Кто стал бы смотреть историю про крепостную Маньку? Всем про доброго Благодетеля подавай, который этих Манек-злодеек в крепкой узде держит. Маньки там все завидущие, загребущие, все, как одна, козни строят. Ах, слезинка упала – и плачут, и верят, что сами они благородные Благодетели и жизнь вот-вот наладится и станет такой же, а злые Маньки будут им прислуживать.
Не налаживалась…
Не у всех.
Богатая и удачная жизнь единичных экземпляров была примером для всех: их знали в лицо и по имени отчеству, рекламировали, брали интервью, спрашивали мнение по всем вопросам – как будто стоит только захотеть, каждый мог также прославиться. А уж если Благодетель умер – вся страна в трауре. А когда соседа выносят вперед ногами, даже имя не могут вспомнить. И справедливости не было никакой: в деревне один полбуханки хлеба из пекарни вынес – десять лет прошло, а все пальцем в него тычут, а сколько бы ни хватали за руку кузнеца господина Упыреева, на следующий день опять перед всем миром чист, свят, в глазах ни тени стыда и раскаяния, и снова жизни всех учит.
ebooksa