– Я посрамлен! – Родни с преувеличенным почтением захлопал в ладоши.
Груз сыновней иронии пригнул Роджера Бентли к земле; он погладил несчастное издохшее животное.
– Прошу прощения. Расстроился из-за Песика. Ничего не могу с собой поделать. На протяжении тысячелетий род людской только и делал, что умирал. Но этот период завершился. Одним словом, научная фантастика.
– Хоть стой, хоть падай, – усмехнулся Родни – Ты, отец, начитался всякой макулатуры.
– Допустим. – Роджер коснулся черного собачьего носа. – А как же Листер40, Пастер41, Солк42? Они ненавидели смерть. Изо всех сил старались ее побороть. В том-то и заключается суть научной фантастики. Неприятие данности, жажда перемен. А ты говоришь – макулатура!
– Это уже древняя история.
– Древняя история? – Роджер Бентли негодующе воззрился на сына. – Не скажи. Я, например, появился на свет в тысяча девятьсот двадцатом году. В те времена, если человек хотел в выходные проведать родителей, его путь лежал…
– На кладбище, – подхватил Родни.
– Точно. Мои брат с сестрой умерли, когда мне шел восьмой год. Из родни осталась ровно половина! А теперь скажите-ка, милые дети, много ли ваших сверстников умерло в юном возрасте? В начальной школе? В старших классах?
Обведя взглядом родных, он выжидал.
– Ни одного, – ответил, помолчав, Родни.
– Ни одного! Слышите? Ни одного! Вот так-то. А я к десяти годам потерял шестерых лучших друзей! Постойте! Я кое-что вспомнил!
Роджер Бентли бросился в дом, порылся в чулане, вытащил на свет божий старую пластинку – семьдесят восемь оборотов в минуту – и бережно сдул с нее пыль. Щурясь от солнца, он прочел на этикетке:
– «Все хорошо, или Одна беда – собака ваша сдохла».
Жена и дети потянулись к нему, чтобы разглядеть эту реликвию.
– Ничего себе! Сколько же ей лет?
– В двадцатые годы, когда я был от горшка два вершка, ее крутили день и ночь.
– «Все хорошо, или Одна беда – собака ваша сдохла»? – переспросила Сэл, глядя в глаза отцу.
– Эту пластинку ставят на собачьих похоронах, – пояснил он.
– Кроме шуток? – усомнилась Рут Бентли.