Он разжал пальцы, выпуская кол, страстно желая, но все еще боясь поверить в происходящее.
А Стелла уже разглядывала свои ногти, теперь тоже самые обычные, но со следами его крови. На ее прекрасном лице отразились страдание и борьба, а потом она слизнула кровь, крепко зажмурилась. Влас перестал дышать.
– Все плохо, – сказала она, снова открывая глаза и пытаясь сесть в кровати. – Определенно, я уже не та, что прежде. – Ее губа дернулась вверх, на мгновение обнажая острые клыки. – Придется как-то приспосабливаться. Влас, у тебя найдется закурить?
Его руки дрожали, пока он сначала искал, а потом прикуривал две папиросы. Одну для себя, вторую для Стеллы. Его руки дрожали, когда она затянулась этой ядреной папиросой с наслаждением и только ей одной присущим изяществом. Затянулась, откинулась на подушку.
– Редкостная дрянь, – сказала с усмешкой, – но за неимением лучшего.
– Ты голодна? – Нужно было спросить о чем-то другом, не столь… интимном, но с такой женщиной, как Стелла, нет необходимости ходить вокруг да около. – Если голодна, то я… – Он решительным жестом поддернул рукав рубашки.
– Ценю твою жертвенность. – Стелла покосилась на его окровавленное запястье. – Я, разумеется, пала, но не настолько низко, чтобы высасывать кровь из любимого мужчины.
Из всего сказанного он услышал лишь «любимый мужчина». Услышал и покраснел.
– А как же тогда? – спросил растерянно.
– Разберемся, – сказала она, ответила привычным словечком Грини. – Что-нибудь придумаем. Где он? – Взгляд ее сделался цепким, на дне зрачков на миг полыхнуло красное пламя. – Где эта фашистская сволочь?
– Он сбежал… – Влас устало опустился на кровать, бережно взял Стеллу за руку. Здоровой, неоцарапанной рукой взял. Не потому, что боялся, а потому, что думал, что ей может быть тяжело побороть в себе вот это все… – Гриня ушел на его поиски.
– Григорий? – Соболиные брови взлетели вверх. – Почему именно он? – Она вдруг замолчала, уставилась прямо перед собой широко распахнутыми глазами, а потом шепотом сказала: – Потому что он такой же, как я…
Влас не стал спрашивать, откуда она знает, как поняла. Наверное, все дело в связи, что устанавливается между упырем и его жертвой. Как бы то ни было, а Стелла сейчас жертва. Она не просила. Скорее всего, она даже не хотела для себя такой жизни.
– Ты знал? – спросила она, не глядя в его сторону.
– Что Гриня упырь?
При этих словах Стелла чуть заметно поморщилась, а Влас был готов откусить собственный язык. Потому что упырь – это теперь не только Гриня, это теперь и… Стелла.
– Прости… – сказал он шепотом.
– Не за то извиняетесь, товарищ командир. – Стелла села, свесила босые ноги с кровати, критическим взглядом осмотрела свое залитое запекшейся кровью вечернее платье.
– Это все я, – сказал он, как в ледяную прорубь нырнул. – Ты умирала, и я настоял. Гриня не хотел, он меня отговаривал. Понимаешь?
– Понимаю, – она задумчиво ковырнула ногтем кровяную корочку рядом с рубиновой каплей подвески. – И его понимаю, и тебя. Я бы тоже.