— Что же за упрямство такое? Вы непременно хотите умереть с голоду?
— Нет, но я не считаю это худшим из зол, которые могут со мною случиться.
Потом он успокоил ее насчет своего положения.
— Дня через два или три, — говорил он, — я буду в состоянии выходить из дому. Тогда приищу себе опять какие-нибудь занятия. Соберу сколько-нибудь денег и поеду за границу. В Италию, например[39]. Буду жить там простым ремесленником. В моих глазах это лучшее из общественных положений. Никого не обкрадываешь. Правда, меня будут обкрадывать, но в этом случае я предпочитаю пассивную роль…
Стретнев пожимал плечами. Смотрел на молодого человека, как на поврежденного. Однако же предложил ему написать портреты себя и жены. Богдан согласился.
Работал он далеко еще нехорошо, но у него было много вкуса. Он схватывал сходство в общем; портреты его выдержали незнатоковскую критику знакомых Стретнева. У Богдана оказалось скоро несколько других заказов.
Он перешел на прежнюю свою квартиру к Frau Johanna и не без большого труда перетащил с собой Макарова, которому под разными предлогами уступил часть своих заказов.
Перемена в судьбе мало изменила характер Богдана. Он созрел несколько, утратил прежней своей порывистости, но внутри было не без бурь. Живописью он занимался с жаром и с успехом, но тысячи сомнений являлись и тут. Главное, и это часто приводило его в мрачное состояние духа, он примечал, что искусство немногим больше могло его манить к себе, чем наука. Ему все же хотелось жить…
К Макарову его привязывала не одна только благодарность. Он полюбил этого человека, придавленного и забитого тяжелым бременем жизни. Он просиживал часто целые ночи без сна, придумывая, как бы облегчить ему хоть сколько-нибудь горький жребий. Но он видел, что ему не спасти его… Новое и неожиданное горе убило бедного Макарова[40], очень скоро после того, как он штофом водки вылечил Спотаренку от горячки. Это была первая чувствительная для Богдана потеря в течение всей его жизни. Недолговременная болезнь друга унесла у него порядочную часть собранного им капитала. Он снова принялся за уроки, за переводы, твердо решившись при первой возможности исполнить свой план поездки в Италию.
Лизанька несколько раз навещала Богдана во время болезни Макарова; она вместе с Спотаренкою шла за гробом бедного художника. Все это отчасти подействовало и на ее нервы. Мало-помалу она стала примечать, что сочувствие, которое возбуждал в ней Богдан, было вовсе не то безличное сочувствие к страданию человека, которое пробуждал в ней Макаров. Ей стала нравиться наружность молодого человека, сперва отталкивавшая ее своею жесткостью, ее занимало часто, что чувствует к ней Богдан?
Определить это было нелегко. По крайней мере, сам герой не сумел бы наверное. Со смертью Макарова он почти не жил в обществе людей. Он случайно встречался со многими, но как с тенями, или куклами. С матерью его отношения ограничивались одной перепиской, становившейся для него все более и более тяжелой. Чтобы не беспокоить ее и не напугать скверным своим нравственным и материальным положением, он постоянно лгал ей, даже в самом тоне своих писем, беззаботном и шутливом…
Редкие свидания с Лизанькой были для него праздником в этом томительном однообразии.
VII
Богдан обедал как-то у Стретневых в конце этой так прочувствованной им зимы; после обеда Стретнев ушел по обыкновению в свой кабинет. Богдан сидел в креслах у стола; Лизанька полулежала на диване. Были сумерки, они молчали. Лизанька вдруг взглянула на него и усмехнулась довольно горько…
— Я вспомнила, как вы прошлым летом гостили у нас в Р. Как недавно это было, а кажется, уж Бог знает сколько лет прошло с тех пор.
— Да будто многое в вас уже так изменилось? — спросил Богдан.
— Не только во мне. В вас, я думаю, больше…
— Нет, я все тот же.
— Где же! Вспомните наш разговор… или лучше, ваше ораторство в парке…
— Помню.
ebooksa