— Да какой же вы простой!.. Я это всё очень хорошо знаю. Мне контора заплатит. Надо только, чтобы вы съездили к секретарю. Сегодня же, слышите, непременно… Я здесь не могу оставаться.
— Непременно. Сейчас же; значит мы и не увидимся. Прощайте. Вы куда едете?
— Не знаю… Куда-нибудь подальше; где бы ничего этого не было; где бы всё другое было… Теперь много о внутренней Африке говорят. Я, может быть, туда и поеду. А, может быть, и не туда. Всё равно куда ни ехать, только, чтобы не было этого ничего, чтобы всё другое было… Прощайте, голубчик. Дайте я вас поцелую; ведь я вас очень люблю.
Она его поцеловала и горячо пожала ему обе руки.
Устроив это дело в конторе общества, Чебоксарский вернулся домой уже вечером, к обеду, который на этот раз взялась приготовить им дворничиха, болтливая эльзаска, говорившая на убийственном французском языке. Стол уже был накрыт. Люба сидела на диване, держа на руках ребенка, которого она кормила хлебом, размоченным в чашке молока… Чебоксарский подсел к ней. Обоим было очень хорошо. Оба испытывали совершенно новое для них ощущение; оба только теперь заметили, как они сильно утомлены, как им необходима была эта передышка.
Люба никогда не жила вместе с Чебоксарским. Они встречались на немноголюдных студенческих сходбищах, у кого-нибудь из их общих друзей, или в меблированной комнате, где Люба жила вместе с Варею. Она не отдавала себе отчета, чем именно ее заинтересовал и привлек к себе этот молчаливый и даже холодный на вид юноша. Он ничего не сказал ей нового, но ей почему-то казалось, что все, ей давно знакомое и родное, отражается в его уме и в его сердце жизненнее, поэтичнее и полней, чем в других. В минуты, когда она чувствовала себя бесприютною, тоскливою, только его взгляд согревал ее и возвращал ей ту резвость и веселость, которые так шли к ее почти детской наружности, под которою скрывалась необычайная выносливость и недюжинная способность к труду. Сами того не замечая, они скоро сблизились до того, что Чебоксарский показывал ей стихи, которые он иногда писал на разрозненных листках, иногда даже тщательно отделывал, но потом сжигал или рвал с непонятною для него самого стыдливостью, — а Люба отдалась ему и стала открыто его женою в глазах их немногочисленных, но близких друзей. Несмотря на все его просьбы, она, однако же, не соглашалась поселиться в его комнате. К тому же, они оба готовили себя к суровой, трудовой жизни; оба знали, что им придется жить в трущобах и дороги их были разные: она училась медицине, а он готовился быть технологом… «Я хочу остаться монахинею, хоть девственности и не соблюла», — говорила она с розовым более обыкновенного лицом, сидя у него на коленях и забавно глядя своими живыми, задорными глазками в его кроткие, задумчивые глаза…
Скоро наступила насильственная разлука, но они снова свиделись только на станции железной дороги в Париже, на площади Бастилии, когда Крошке было уже около двух лет.
К удивлению для себя, Люба замечала, что после цыганства студенческих квартир, после казенных стен госпиталя, эта жизнь в очень скромной, но уютной обстановке имела для нее невыразимую прелесть; что без нее этот отдых был бы не так освежителен и полон.
— Когда я опять вернусь к своему монашеству, — говорила она, ласкаясь к мужу, — то это вы должны будете зачесть мне в действительную заслугу; а прежнее не считается: я ведь и не знала, что отдаю…
Чебоксарский рано утром уходил на завод; правление гнало во всю прыть изготовление фонарей в довольно большом количестве. Домой он забегал к завтраку на час, а возвращался только к обеду, в седьмом часу вечера. У Любы тоже было не много свободного времени: она решилась продолжать свои медицинские занятия и стала готовиться к экзамену на бакалавра. Крошка сильно мешала ей, и решено было поместить ее в детский сад, но исполнение этого решения откладывалось каждый день на неопределенное время. Чебоксарский, прежде любивший малютку, — по собственному признанию, — «как придаток, без которого он не может вообразить свою Любу», скоро незаметно для себя отвел ей очень определенное и самостоятельное место в своем привязчивом сердце. Его привязала к ней благодарность, и ребенок этот, действительно, оказал ему очень существенную услугу. Прежде Александр Михайлович, когда и не работал, то непрерывно и напряженно думал. Это физически утомляло его хуже чем самый труд и сообщало самому его мышлению болезненную напряженность. Теперь он целый час мог любоваться интересным зрелищем, как развивается на его глазах маленькое живое существо, как постепенно просыпается, словно от векового космического сна, детский разум… Час этих наблюдений освежал и подкреплял, как добрый сон после утомительной мускульной работы…
Фонари изготовлялись с изумительною быстротою, возможною в одном только Париже. Скоро они уже зажглись и засверкали в разных концах громадного города, сперва в некоторых увеселительных местах. Вскоре изящный отель в одной из центральных городских частей, принадлежащий редакции самого распространенного из игривых журналов, объявил себя клиентом товарищества «Северное Сияние». Он даже значительную часть улицы осветил, будто бы на собственный счет, и очень ловко сумел придать этому вид ядовитой демонстрации против республиканского муниципального совета… — Публика наглядно могла убедиться, что фонарь Чебоксарского превосходит все другие фонари силою, мягкостью и ровностью освещения.
Верхом торжества для «Северного Сияния» был тот вечер, когда массы парижского населения затолпились вокруг громадных магазинов «Бедного Лазаря», которые, будучи сверху до низу освещены несчетным множеством новых фонарей, представляли, действительно, волшебное зрелище. Магазины эти принадлежат к числу тех двух-трех колоссальных по размерам предприятий, которые за последнее время развиваются в Париже и грозят захватить в свои руки всю розничную торговлю всемирного города. Торгуя решительно всем, они подавляют соперников быстротою оборота и крупными цифрами своего капитала.
Приобретение такого клиента, составлявшее само по себе уже важный шаг, предвещало, по-видимому, для «Северного Сияния», в самом скором времени, целый ряд побед и торжеств. Конкуренция не замедлит, конечно, заставить и все другие, не отказавшиеся еще от состязания торговые фирмы, осветиться новыми фонарями, чего бы им то ни стоило: журналы и так уже говорят про них, что они просят стеснительных законодательных мер против могучих соперников, а сами не делают ничего, чтобы устоять в борьбе, и даже боятся света. К тому же все знали, что магазины «Бедного Лазаря» ведутся подставным лицом, а в действительности принадлежат целой клерикальной корпорации; знали, как отлично святые отцы умеют всегда и везде постоять за свой грош, не брезгая никакою лептою, так как ведь величайшие в мире реки стекаются из маленьких и безвестных ручьев… Если уж они осветились новыми фонарями, то значит, что лишены всякого основания те слухи, которые, несмотря на очевидную коалицию журналов, проникали-таки в публику, — слухи, утверждавшие, будто этот фонарь не более как ученая и блестящая, но очень дорогая игрушка. Нет! святые отцы в игрушки не станут играть, особенно теперь, когда их так усиленно сживают со света, когда всякая копейка им дороже чем когда-либо, когда один их
В этот день акции «Северного Сияния» усиленно спрашивались на бирже и продавались уже с премиею…
Чебоксарский был немало удивлен, что по исполнении им первого заказа от него не требовалось никаких других работ. Это объяснили ему тем, что общество торгует именно теперь место для постройки своего собственного завода. Об этом предположении, действительно, трубилось во всех газетах, а некоторые даже поместили план будущих построек и сообщали много интересных подробностей, свидетельствовавших о том, что это дело обдумано уже давно и ожидался только удобный момент для его осуществления…
Прошло несколько дней после помянутого подъема, и акции «Северного Сияния» не только не падали, а, напротив, продолжали свое восходящее шествие без лихорадочной быстроты…
XX
Получив жалованье еще за месяц, Александр Михайлович решил стесниться и произвести на собственный счет те окончательные опыты, которые он бесплодно предлагал правлению немного времени тому назад.
Результат превзошел даже его собственные ожидания. Придуманная им новая дешевая смесь давала вполне удовлетворительный и ровный свет в течение около получаса, без малейшего перерыва. По прошествии этого времени фонарь засорялся, и его надо бы было очищать. Но на этот счет ему не пришлось даже ломать себе голову. Один из заводских работников, помогавший ему в устройстве фонаря и сильно заинтересовавшийся его опытом, придумал несложное, но очень остроумное приспособление, устранявшее остатки горения по мере того, как они накоплялись в фонаре.
Теперь дело это — и как коммерческое предприятие — твердо уже стояло на собственных ногах.
ebooksa