Первым движением Любы было броситься к своему ребенку, крепко прижать его к сердцу и покрыть поцелуями. Но она знала, что эти страстные движения раздражают и пугают маленьких детей. Притом же, Крошка, видавшая ее только урывками, не могла относиться к ней как к матери… Овладев собою, она подсела к детям, которые доверчиво отвечали на ее заигрыванья и ласки.
Когда Марселлина пришла из кухни, она застала карапузика Жана ползающим по Любе. А та, лаская его, любовно глядела на свою девочку, которая ручонкою указывала ей на выползшего из-под лавки котенка, и, осклабившись и сверкая маленькими глазенками, слюнявым ротиком лепетала: «ти… ти…»
XVI
Существуют такие машины, которые, если захватят в свои могучие колеса и шестерни хоть клочок вашей одежды, то потом незаметно, мерным движением, втянут в свою ужасную пасть всего человека и будут молоть, пока не разотрут его совсем. Нечто подобное случилось и с Чебоксарским. Со времени завтрака своего у Михнеева, на который он даже не смотрел как на подход к делу, он как будто себе уже не принадлежал, хотя сам совершенно и не замечал этого. Взятый в отдельности, каждый его шаг: его посещение Зои Евграфовны, окончившееся так неожиданно нервным припадком, раздача многочисленных экземпляров его проекта, отпечатанных чьим-то неведомым иждивением на прекрасной бумаге с рисунками, знакомство с Петьяши и целою дюжиною лиц, в числе которых оказался один генерал, один каноник, какая-то глухая маркиза и несколько публицистов, — всё это казалось ему ни к чему его не обязывающим и, вероятно, даже не ведущим ни к чему.
В одно прекрасное утро явился Петьяши, любовался акварелью, которую делал в это время Калачев, заказал ему для себя небольшой рисунок, который изображал бы венгерскую
Чебоксарский стал было возражать, что он не видит особенной пользы от сооружения этих игрушек, так как устройство фонаря ясно и из чертежей. Гораздо важнее, по его мнению, сделать поскорее те, преимущественно химические, опыты, которые должны его фонарь обратить из остроумной игрушки в серьезное экономическое дело и придать его проекту законченность, которой он не имеет и до сих пор.
— Ну уж этого я ничего не знаю. Переговорите сами с кем следует. Устройство фонаря опытам ведь не повредит?
Чебоксарский должен был сознаться, что не только не повредит, но даже значительно их облегчит. А затем ему ничего не оставалось делать, как ехать.
Странно, что, как ни был Александр Михайлович заранее уверен в устройстве своего фонаря, но когда увидел его в первый раз действительно сооруженным, правда, в игрушечных размерах, он ощутил какую-то детскую радость и веру не только в себя, но также и в то, что дело его действительно выбралось на деловой путь. На некоторое время он должен был оставить мастерскую своего двоюродного брата и переселиться на завод, где он почувствовал себя в гораздо более сродной ему среде. Он пробовал сам выделывать некоторые части своего прибора, но скоро убедился, что здоровье его расстроено больше, чем он предполагал, так, что он не мог вынести даже и часу механического труда…
Наступил, наконец, давно ожиданный день испытания в ученом обществе.
Петьяши явился тотчас после завтрака и отвез Чебоксарского в казенное здание, посвященное высшим научным целям, где держало свои собрания и вышепомянутое общество, признанное министерским декретом полезным общественным делом — «d"utilité publique». Наш приятель был немало удивлен, что в богатом и изящном Париже, наука, даже и признанная министерским декретом общеполезною, должна довольствоваться таким помещением, которым побрезгал бы дворник кокотки средней руки.
Взбираясь на четвертый этаж, он несколько раз споткнулся на крутой, извилистой лестнице с оббитыми каменными ступеньками. Для собрания была предназначена обширная, но низкая аудитория, в одном конце которой помещалась эстрада со столом, покрытым зеленым сукном, за которым заседал комитет. В каждом углу этой эстрады теперь уже было помещено по фонарю Чебоксарского; электрическая батарея скрывалась за комитетским столом. Александру Михайловичу оставалось только всё осмотреть и сделать некоторые окончательные приспособления. Сторожа и лаборанты физической и химической лаборатории, помещавшейся в том же этаже, радушно явились к нему на помощь.
Уверившись, что «осечки не будет», Петьяши свез его к Зое Евграфовне, которую они застали разряженною в пух и прах и пропитанную насквозь восточными благоуханиями. Несмотря на свои сорок лет, на волосы, седину которых она неудачно прикрывала золотистою пудрою, она была чрезвычайно эффектна в своем дорогом и театральном наряде, с роскошью восточных браслетов и ожерелий, которая всякой другой придала бы вид кокотки дурного тона, а ей сообщала только пикантность, особенно возбудительно действующую на старичков.
Они пообедали втроем в отдельной комнате ресторана и явились в аудиторию за четверть часа до собрания, которое было назначено ровно в восемь часов. Венгерский майор принял такой вид, с каким иностранные послы присутствуют на религиозных процессиях чуждого им культа. Зоя Евграфовна, напротив, была здесь гораздо более у себя дома, чем в своем отеле. В ней появилось оживление, которого Чебоксарский прежде не видал. Довольно скудное газовое освещение скрывало искусственные пособия, которыми она пыталась «сгладить неизгладимые оскорбления», нанесенные мужем и временем ее красоте. В общем она казалась какою-то энергичною, мощною, но не мужеподобною красавицею, и расхаживавшие по зале корифеи науки окидывали умильными взглядами божественную роскошь ее форм. С многими из них она говорила, всегда умно и бойко парируя то вежливое нахальство, с которым очень многие, и даже порядочные, французы считают обязанными вести себя в обществе не совсем уродливых дам. Некоторым она представляла Чебоксарского, которому иногда даже прискорбно было узнавать в увивающемся перед женщиною увядающем селадоне носителя одного из давно ему известных и уважаемых им имен. Впрочем, обращаясь к нему, господа эти словно перерождались: становились и гуманно-радушны, и изящно умны…
Вошел небольшого роста господин, лет 35, с чрезвычайно умным и выразительным лицом, украшенным темною эспаньолкою. Дорогая французскому сердцу красная ленточка в петлице оповещала, что и это один из увенчанных официальным признанием жрецов науки. Он подошел любезно, но без пошлости, к Зое Евграфовне, которая сейчас же приказала какому-то селадону привести Чебоксарского, очутившегося на эстраде, подле своих фонарей.
— Вот изобретатель, — представила она Александра Михайловича, а ему назвала Арди́, одно из самых громких научных имен. — Секретарь общества, добавила она, — правая рука Мадю, или, если хотите, игумен того монастыря, в котором поклоняются мощам этого великого ученого, умершего лет двадцать тому назад, но сохранившего чудесную способность являться туда, где курят ему фимиам.
— Тш… — прошипел секретарь, улыбаясь и в то же время делая вид, будто он ужасно возмущен этими святотатственными словами. — Господин Мадю настолько еще не умер, что, несмотря на свои 77 лет, он интересуется всем новым, свежим, живым, в том числе и изобретением вашего молодого ученого соотечественника. Он сделает нам честь сегодня председательствовать в нашем собрании, чего еще не случалось ни разу во весь этот сезон.
Секретарь, конечно, не распространялся о тех энергических мерах, которыми старик Мадю был вывезен из своей дачи в Nogent[107], под предлогом исполнения каких-то религиозных обязанностей. После завтрака у аббата св. Сульпиция он был сдан на хранение в Rue du Bac, к глухой маркизе, клятвенно обязавшейся своевременно прекратить с ним игру в безиг[108] и доставить его на собрание к назначенному часу. Этою сложною интригою руководил каноник, о котором Чебоксарский вскользь упоминал в своем письме к Любе и имя которого он давно забыл. Мадю, смолоду разыгрывавший спиритуалиста в науке, чтобы вернее проложить себе путь к деньгам и почестям, на старости лет сам запутался в собственных сетях и дошел до смешного ханжества.
Секретарь обнаружил желание познакомиться поближе с открытием Чебоксарского. Они пошли вместе на эстраду, и Александр Михайлович, вообще мало склонный к удивлению, был, однако, поражен замечательною и разностороннею эрудициею этого человека и тем чутьем, с которым он по одному намеку схватывал самую суть дела, не теряясь в подробностях и мелочах.
— Поздравляю вас, — сказал секретарь Чебоксарскому, — ваше изобретение имеет будущность. Вы напали на очень удачную и новую мысль. Жаль, что ваша светящаяся смесь состоит из таких дорогих ингредиентов. Но мне кажется, это легко может быть устранено. Я постараюсь собрать для вас библиографические указания по этому предмету. Ваш фонарь хорош и теперь для лаборатории; он наводит дело электрического освещения на новый путь. При некоторой разработке, он легко может стать пригодными и для коммерческого предприятия.
ebooksa