– Передай Граю, чтоб искал дракона! – поспешно выкрикнул Фокс.
– …Рощайте, сеньор.
– Сеньор? Это самое подходящее, что ты сумел выбрать?
Но связь уже прервалась.
– И ты рощай, Гамма, – вздохнул Одиссей.
Он собрался с силами и поднялся, сфера послушно съежилась и стянулась к телу, облегая его множеством слоёв. Удивлённая Чернушка оказалась снаружи, её шея изогнулась вопросительным знаком: это всё? Так мало?
– Всё, Чернушка, мы отдыхали, сколько могли. Наступает время сражаться.
Скафандр держал израненное тело, как прилегающий экзоскелет. Сейчас он работал в режиме мед-капсулы: питал носителя через кожу и впрыскивал регенерирующие вещества, ведь Одиссею была нужна каждая кроха сил.
Чтобы подчеркнуть важность своих слов, Фокс взял птицу руками за морду, и сказал ей прямо в лицо:
– Чернушка, слушай внимательно. Скоро искажение будет повсюду, а потом корабль и вовсе разнесёт на молекулы… так или иначе. Тебе надо убираться. Как только мы войдём в сердце аномалии, прыгай на «Мусорог». Прыгай домой, слышишь?
Птица медленно высвободилась и с сомнением наклонила голову вбок.
– Слушай меня, глупая, – грустно сказал Фокс, чувствуя, как нервное напряжение постепенно сжимает его изнутри. – Хоть ты и венец эволюции, но я всё-таки твой хозяин. Ясно?
Чернушка слабо проскрипела что-то на грани с ультразвуком и отвернулась, вспрыгнула на обломанную панель. Ей явно самой здесь не нравилось, и не будь рядом Фокса, она бы давно сбежала домой, в своё уютное гнездо из металлолома.
– Вот и умница. Ты лучшая космическая птица из всех, что я встречал. А теперь поиграй сама, у папы дела.
Его лицо отвердело, а единственный глаз внимательно смотрел вперёд.
– «Гаррак», дай визуал.
Никто не ответил, голосовой интерфейс корвета не умел говорить по-человечески, а панель управления была разворочена и мертва. Но Гамма инсталлировал в систему управление на человеческом языке, поэтому лицевая поверхность скафандра осветилась, превращаясь в панорамный вид. И хотя человек готовил себя к чему-то подобному, он всё равно не сдержал поражённого вздоха.
Сотни космических рек сходились к центру аномалии. Здесь уже было видно невооружённым глазом, насколько ненормально пространство: астероидные реки петляли, расслаиваясь и сходясь, но и пустота между была скомкана до предела – настолько, что даже вакуум стонал от пресыщения самим собой.
Сердце аномалии было размером с планету, оно дышало, словно невообразимое живое существо. Из центра рвались во все стороны свет и жар, но они вязли в туманностях пыли, которые клубились в диковинном танце.
Всё это зрелище выглядело будто кривое зеркало, которое треснуло сразу во все стороны – потому что от сердца расходились неровные пласты пространства с разной перспективой. Одни шли вперёд и при этом вдаль, другие назад и совсем близко к смотрящему, третьи косо и неравномерно – как в обезумевшем трёхмерном арте.