Уэллс. Горький ветер

22
18
20
22
24
26
28
30

– Потому что я продолжал работать над этим проектом. Я предполагал, что это единственный проект, который способен остановить профессора. Я смогу альтернативный мощный источник энергии выменять у правительства на свободу жизни для детей профессора Моро, а с ним смогу договориться, чтобы начать строить Космополис без кардинальных изменений мира. Построил же он свою Резервацию.

– Это звучит очень наивно и глупо.

– Думаю, что вы правы, Николас. Жгите бумаги. У нас совсем не осталось времени.

Окно разлетелось мелкими брызгами, и в комнату ворвался большой волк с белой косматой гривой. Он кувыркнулся через голову, приземлился, задрал морду, оскалил пасть с огромными желтыми клыками и жутко завыл. В следующее мгновение он прыгнул ко мне. Его появление для нас оказалось большим сюрпризом. Мы управились со страшными бумагами, спалив их до сажи, и как раз решали, что нам делать с саркофагом Гомера, транспортировка которого существенно ограничит нас во времени и мобильности. Мы задержались. Мы проявили преступное замешательство и позволили врагу настичь нас.

Перед моим лицом промелькнули когти. В лицо пахнул смрад из пасти. Я с трудом уклонился от удара, схватил со стола колбу с какой-то жидкостью и ударил ею волка по морде. Колба разлетелась, жидкость плеснула в глаза. Волк жутко взвыл, морда задымилась, и что-то потекло из глаз. Волк заметался по лаборатории, сметая все на своем пути, и был успокоен выстрелом. В дверном проеме стоял Штраус с дымящимся револьвером.

– Напоминаю вам, что машина подана, – заявил он с таким видом, словно ничего сверхъестественного вокруг не происходило, а он только что не монстра убил, а принес свежезаваренный кофе.

Уэллс кивнул, обогнул стол и направился к дверям.

– Что будем делать с саркофагом? – спросил я.

– Оставьте его здесь. Саркофаг сам по себе не представляет ценности. Его попросту не заметят, – отозвался Уэллс.

– Люди профессора устроят здесь обыск, – возразил я.

– И ничего не найдут. Саркофаг покажет им свое пустое дно. Они быстро успокоятся. А вы вернетесь и заберете его. Только вы знаете, как открыть его.

– Я вернусь?

Признаться честно, я был очень удивлен таким поворотом событий.

– Обязательно вернетесь. У вас есть незаконченные дела, о которых я сообщу вам в свое время.

– Вырваться из мышеловки, в которую превращается Лондон, это трудная задача, но вернуться назад в мышеловку задача невозможная, – не смог удержаться я от неверия.

– Не расстраивайте меня, Николас. Невозможно вернуться, если дверь открывается только в одну комнату, а если дверь открывается в любые комнаты в любой точке времени и пространства, то невозможное становится реальностью.

– Вы говорите о Межвременье, – догадался я.

Сколько раз в приключенческих книгах я читал, как в минуту крайней опасности, когда все нервы звенят как струны, а изо всех окон и дверей вот-вот хлынут враги, главные герои начинают рассуждать о судьбах мироздания, делая вид, что у них еще есть время, чтобы выпить чашечку кофе и выкурить последнюю сигару. Всегда сокрушенно качал головой и говорил про себя: «Не верю!» Но никогда не думал, что сам окажусь в подобной ситуации. Но мы не могли покинуть дом, не решив судьбу Саркофага. Теперь же, когда ситуация прояснилась, я со спокойной душой направился на выход.

Возле крыльца стояли два автомобиля. За рулем одного сидел Герман и нервно выстукивал костяшками пальцев «Боже, царя храни» по рулевому колесу. К другому спешил Штраус с большим чемоданом в руках. Можно было бросить одну машину, но мы рассудили, что иметь запасные колеса на непредвиденный случай очень полезно.

Я первым заметил Двуглавого, который стоял на противоположной стороне улицы и с деланым равнодушием наблюдал за нами. Его появление на Бромли-стрит не предвещало ничего хорошего. Если здесь появился Двуглавый, значит, нас окружили и все пути отступления отрезаны. Профессор все-таки смог дотянуться до нас. Оставалось только надеяться, что основные его силы увязли в уличных боях и он не смог бросить на наше задержание достаточное количество людей и оборотней. Только это слабое утешение, но обреченный на падение с высоты дирижабля хватается за любую ниточку, пускай даже и вымышленную, нафантазированную.