— Костя, удивил ты меня. Да разожми кулак, брось в карман это фуфло.
— Но ведь гурт… и звон…
— Да, тяжёлый случай. Хорошее местечко ты нашёл для покупки, ничего не скажешь. Здесь, на Таганке, коллекционный Пётр — за восемьсот баксов. Эх, не гонялся бы ты, поп, за дешевизной. В наше время покупать редкую монету без провенанса[60] — идиотизм.
— По-твоему, это фальшак?
— Не совсем. Новодел. Легально отчеканили серию репродукций царских рублей, специально для нумизматов. Ты не знал?
— Нет, мимо прошло.
— Считай это подарком, в честь нашей встречи. А вот и моя машинка.
Машинка оказалась породистой, но без вызова: новенькая серая «Вольво».
Устроившись в уютном, как родное гнездо, кресле, я не удержался:
— Штирлиц сел в машину: «Всё. Можно трогать». — «Ого-го!» — потрогала Кэт.
— Ты всё тот же, — Белый расхохотался. — Как живёшь, Костя?
— Живу я как поганка. — Любые монеты стали враз безразличны, хоть старинные, хоть новодельные. — Живу я как поганка, а мне летать охота.
— Летать, говоришь, — осторожно отъехав со стоянки, Ратников не спеша повёл машину по узкой улочке. — Я ведь из первого сектора. Понимаешь?
Перевалив через «лежачего полицейского» возле храма, «Вольво» приткнулась к обочине и Белый заглушил мотор.
— Безопасность цивилизации? — спросил я.
— Близко. А имя начальника сектора — не припомнишь?
Даже не подозрение, лишь его смутная тень мелькнула в закоулках подсознания, — руки и Ноги противно задрожали.
Белый внимательно посмотрел на меня:
— Молодец, догадался. Сам догадался. Говорили же твоему тьютору: глубже надо, глубже. А может, оно и к лучшему. Верно, Костя. Тавровский. Леон Альбертович Тавровский.
— А… а куда мы едем? — выдавил я; во рту враз пересохло. — Нельзя мне в Академию, ты же в курсе? Насчёт моего долга?