Турецкий гамбит

– Стыдитесь, господа, ведь это ужас что такое!

– Но вот уже без малого сто лет, мадемуазель Варя, как нравы при султанском дворе смягчились, – утешил ее д"Эвре. – И все благодаря одной незаурядной женщине, кстати моей соотечественнице.

– Расскажите, – попросила Варя.

– Дело было так. По Средиземному морю плыл французский корабль, а среди пассажиров была семнадцатилетняя девушка необычайной красоты. Звали ее Эме Дюбюк де Ривери, и родилась она на волшебном острове Мартиника, подарившем миру немало легендарных красавиц, среди которых были мадам де Ментенон и Жозефина Богарне. С последней, которую тогда еще звали просто Жозефиной де Ташери, наша юная Эме была хорошо знакома и даже дружна. История умалчивает, зачем прелестной креолке понадобилось пускаться в плавание по кишащим пиратами морям. Известно лишь, что у берегов Сардинии судно захватили корсары, и француженка попала в Алжир, на невольничий рынок, где ее купил сам алжирский дей – тот самый, у кого по утверждению monsieur Popristchine[10] под носом шишка. Дей был стар, и женская красота его уже не интересовала, зато его очень интересовали хорошие отношения с Блистательной Портой, и бедняжка Эме поплыла в Стамбул, в качестве живого подарка султану Абдул-Гамиду I, прадеду нынешнего Абдул-Гамида II. Падишах отнесся к пленнице бережно, как к бесценному сокровищу: ни к чему не принуждал и даже не заставил обратиться в магометанство. Мудрый владыка проявил терпение, и за это Эме вознаградила его любовью. В Турции ее знают под именем Нашедил-султан. Она родила принца Мехмеда, который впоследствии стал монархом и вошел в историю как великий реформатор. Мать научила его французскому языку, пристрастила к французской литературе и к французскому вольнодумству. С тех пор Турция повернулась лицом к Западу.

– Вы просто сказочник, д"Эвре, – сварливо произнес Маклафлин. – Должно быть, как всегда, приврали и приукрасили.

Француз озорно улыбнулся и промолчал, а Зуров, с некоторых пор начавший проявлять явственные признаки нетерпения, вдруг с воодушевлением воскликнул:

– А вот кстати, господа, не заложить ли нам банчишко? Что же мы все разговоры да разговоры. Право слово, как-то не по-людски.

Варя услышала, как глухо застонал Фандорин.

– Эразм, тебя не приглашаю, – поспешно сказал граф. – Тебе черт ворожит.

– Ваше превосходительство, – возмутился Перепелкин. – Надеюсь, вы не допустите, чтобы в вашем присутствии шла азартная игра?

Но Соболев отмахнулся от него, как от докучливой мухи:

– Бросьте, капитан. Не будьте занудой. Хорошо вам, вы в своем оперативном отделе какой-никакой работой занимаетесь, а я весь заржавел от безделья. Я, граф, сам не играю – больно натура неуемная, – а посмотреть посмотрю.

Варя увидела, что Перепелкин смотрит на красавца-генерала глазами прибитой собаки.

– Разве что по маленькой? – неуверенно протянул Лукан. – Для укрепления боевого товарищества.

– Конечно, для укрепления и исключительно по маленькой, – кивнул Зуров, высыпая из ташки на стол запечатанные колоды. – Заход по сотенке. Кто еще, господа?

Банк составился в минуту, и вскоре в палатке зазвучало волшебное:

– Шелехвосточка пошла.

– А мы ее султанчиком, господа!

– L"as de carreau.[11]

– Ха-ха, бито!