– Отчего же такая перемена? – спросила она в надежде хоть что-то разузнать о загадочном прошлом Эраста Петровича.
Но Зуров лишь пожал плечами:
– А черт его знает. Мы с ним год не виделись. Не иначе как роковая любовь. Ведь вы нас, мужчин, за бессердечных болванов держите, а душа у нас пылкая, легко ранимая. – Он горько потупился. – С разбитым сердцем можно и в двадцать лет стариком стать.
Варя фыркнула:
– Ну уж в двадцать. Молодиться вам как-то не к лицу.
– Я не про себя, про Фандорина, – объяснил гусар. – Ему ведь двадцать один год всего.
– Кому, Эрасту Петровичу!? – ахнула Варя. – Бросьте, мне и то двадцать два.
– Вот и я о том же, – оживился Зуров. – Вам бы кого-нибудь посолидней, чтоб лет под тридцать.
Но она не слушала, пораженная сообщением. Фандорину только двадцать один? Двадцать один!? Невероятно! То-то Казанзаки его «вундеркиндом» обозвал. То есть, лицо у титулярного советника, конечно, мальчишеское, но манера держаться, но взгляд, но седые виски! Отчего же, Эраст Петрович, вас этак приморозило-то?
Гусар истолковал ее растерянность по-своему и, приосанившись, заявил:
– Я ведь к чему веду. Если шельма Эразм меня опередил, я немедленно ретируюсь. Что бы ни говорили недоброжелатели, мадемуазель, Зуров – человек с принципами. Никогда не посягнет на то, что принадлежит другу.
– Это вы про меня? – дошло до Вари. – Если я – «то, что принадлежит» Фандорину, вы на меня не посягнете, а если «не то», – посягнете? Я правильно вас поняла?
Зуров дипломатично поиграл бровями, ничуть, впрочем, не смутившись.
– Я принадлежу и всегда буду принадлежать только самой себе, но у меня есть жених, – строго сказала нахалу Варя.
– Наслышан. Но мсье арестант к числу моих друзей не принадлежит, – повеселев, ответил ротмистр, и с рекогносцировкой было покончено.
Далее последовала собственно атака.
– Хотите пари, мадемуазель? Ежели я угадаю, кто первым выйдет из шатра, вы мне подарите поцелуй. Не угадаю – обриваю голову наголо, как башибузук. Решайтесь! Право, риск для вас минимальный – там в шатре человек двадцать.
У Вари против воли губы расползлись в улыбку.
– И кто же выйдет?
Зуров сделал вид, что задумался, и отчаянно мотнул головой: