Перевернутый мир

Дома Кира внесла поправки в статью «семья Смирнова» своего списка. «Квартиру сыну Николаю купила жена Смирнова, директор школы. Даты новоселья и нападения на Катю – разница в два дня. Сначала нападение. Коля в курсе романа, мать, возможно, просветил».

Она посмотрела на запись: что из этого вытекает? Как и прежде, фиг его знает. Но это факты, а они всегда имеют смысл. Следствие могло бы это назвать мотивом, но Кира не рубит с плеча. Пока ясно только одно: надо приготовить все к утру, чтобы испечь банановый хлеб.

Часть шестая

Смерть на рассвете

Утром Зина суетилась по квартире, убирала, готовила еду на день перед работой. В восемь часов толкнула дверь в комнату дочери, но та оказалась запертой изнутри.

– Почему Катя закрылась? – влетела Зина в комнату Арсения. – Может, у нее депрессия, или она вообще что-то задумала… Но в любом случае – что за дела: от матери закрываться?

– Невозможно закрыть дверь персонально от кого-то, – невозмутимо произнес Арсений. – Катя отсыпается. Она вернулась из больницы, где дверь в любое время суток открывают чужие люди. Совершенно нормальное поведение. Не понял, с какой целью ты туда рвалась в такую рань? Катя поздно уснула, я полночи видел свет под ее дверью.

– Поцеловать! Я, мама, хотела поцеловать свою доченьку перед работой. Я соскучилась, ты меня даже в больницу не пускал. А вечером она мне сказала, что у нее голова очень болит, спать хочется. Оказывается, полночи и не думала спать.

– Это называется иначе: не смогла уснуть. И тоже объяснимо. Зина, я понимаю твое волнение, твою озабоченность, проблема лишь в том, что у тебя все быстро перерастает в раздражение. Поцеловать – это хорошо и важно, но когда девочке больше двадцати, непременно требуется ее согласие. А Катя вернулась из боли и кошмара. Подожди, а? Спокойно работай, звони, мы справимся. Пахнет вкусно.

– Понятно. Не знаю, как Катя, а ты всегда ждешь не дождешься, когда я уйду. Ладно. Обещай, если она плохо себя почувствует, ты мне позвонишь. У меня есть одна клиентка, она чуть ли не нейрохирург.

– Обещаю. И очень надеюсь, что обойдемся без нейрохирурга. Удачи тебе, дорогая.

Арсений всегда вздыхал глубоко и облегченно после ухода жены. Всегда – имеется в виду его заточение. Формально у него есть начало. По ощущениям это бесконечность. А это февральское утро вдруг осветилось весенним солнцем в окне и в душе. Из своей комнаты вышла сонная Катя в халатике, прижалась к его лицу горячей щекой. Сказала:

– Привет, папа. Не могу поверить. Ты, я, дом… Как будто жизнь не ломалась. Я в ванную, а потом будем есть, да? В первый раз захотелось. И опять спать. И опять есть. И мы целый день дома одни, и ты ни о чем у меня не будешь спрашивать больше.

– Ничего больше не нужно говорить. Все решится без тебя, Катюша.

Она ушла, позвонила Кира, сообщила, что испекла какой-то банановый чудо-хлеб.

– Можно принести? Не помешаю? У меня еще есть информация, пустяки, наверное, но тебе, возможно, будет интересно. А кое-что из того, что у меня есть, точно не пустяк. Но по телефону не скажу, слишком секретно.

– Тащи, конечно, Кира. Катя встала и есть хочет. С нетерпением жду твоих открытий.

Они с Катей уже были на кухне, когда впорхнула к ним Кира, ну, точно птичка певчая. Она с восторгом смотрела на Катю и щебетала такие милые слова. Арсений давно заметил, что его сердце теплеет и тает, когда кто-то хвалит Катю. А у Киры особое чутье, свое видение и редкая способность любить чужих детей. Как будто она в своей бурной и полной лишений жизни научилась узнавать своих детей в сплошной толпе незнакомцев. Как будто ее дети рождались из мыслей, тоски и схваток нерастраченной любви.

– Ты немножко бледная, Катюша, – говорила она. – Капельку похудела. Но если бы ты могла видеть себя со стороны, в этом солнечном освещении! У меня нет для тебя обычных слов, смотрю и вижу: это царевна, панночка, богиня и раба любви. Глаза – шелк и бархат, губы – цветок. Как подумаю про твою боль, твой страх…

Кира вдруг расплакалась в голос, как ребенок, закрывая лицо ладонями.