— Э, — махнул рукой Мюллер. — Хорошо еще, что вообще живу. А почему вы так хитро сказали «пока»? «Пока есть время». Давайте высказывайтесь — чего уж там.
— Сразу после очной ставки, — ответил Штирлиц. — Сейчас нет смысла. Если мою правоту не подтвердят — нет смысла говорить.
Открылась дверь, и охранник принес поднос, покрытый белой крахмальной салфеткой. На подносе стояла тарелка с вареным мясом, хлеб, масло и два яйца.
— В такой тюрьме, да еще в подвале, я бы согласился поспать денек-другой. Здесь даже бомбежки не слышно.
— Поспите еще.
— Спасибо, — рассмеялся Штирлиц.
— А что? — усмехнулся Мюллер. — Серьезно говорю... Мне нравится, как вы держитесь. Выпить хотите?
— Нет. Спасибо.
— Вообще не пьете?
— Боюсь, что вам известен даже мой любимый коньяк.
— Не считайте себя фигурой, равной Черчиллю. Только о нем я знаю, что он любит русский коньяк больше всех остальных. Ладно. Как хотите, а я выпью. Чувствую я себя действительно не лучшим образом.
...Мюллер, Шольц и Штирлиц сидели в пустом кабинете следователя Холтоффа — на стульях, поставленных вдоль стены. Оберштурмбанфюрер Айсман открыл дверь и ввел полицейского в форме.
— Хайль Гитлер! — воскликнул тот, увидав Мюллера в генеральской форме.
Мюллер ничего ему не ответил.
— Вы не знаете никого из этих трех людей? — спросил Айсман полицейского.
— Нет, — ответил полицейский, опасливо покосившись на колодку орденов и рыцарский крест на френче Мюллера.
— Вы никогда не встречались ни с кем из этих людей?
— Как мне помнится — ни разу не встречался.
— Может быть, вы встречались мельком, во время бомбежки, когда вы стояли в оцеплении, возле разрушенных домов?
— В форме-то приезжали, — ответил полицейский, — много в форме приезжало смотреть развалины. А припомнить конкретно не могу...