Убить Пифагора

Главк размышлял две недели. Он был юношей недюжинных страстей, и обе крайности его пылкой натуры призывали его с равной силой. Выбирать он не хотел, однако вынужден был сделать выбор. В конце концов пришел к выводу, что не стоит отказываться от своих более старых и устоявшихся наклонностей.

Возможно, жизнь в общине оказалась бы ему не по силам.

Он решил сохранить свои занятия и образ жизни и сообщил об этом партнерам, однако страсть его к математике не уменьшилась. Он находил изысканное удовольствие и неповторимую безмятежность, когда его ум предавался самым тонким и сложным рассуждениям. Вот почему он убеждал учителя Ореста разрешить ему доступ к высшим пифагорейским знаниям.

— Твои способности необычайны, — ответил ему Орест. — Но великие знания и открытия Пифагора подвластны лишь тем, кто посвятил жизнь братству.

Главк почтительно склонил голову перед Орестом. Видимо, он смирился; однако вскоре вновь захотел большего, нежели то, что ему дозволяли.

Он самостоятельно дошел до уровня, дальше которого продвигаться уже не мог. Затем обещал щедро награждать каждого, кто утверждал, что обладает вожделенными знаниями. Его дворец заполняла целая когорта учителей, магов и обманщиков, с которыми он ежедневно общался. Он установил награды для тех, кто научит его двигаться дальше. Обещанная сумма была такова, что известие о награде быстро вышло за границы Сибариса.

Однажды его посетил сам Пифагор. Почтенный учитель плохо сочетался с роскошной атмосферой дворца. Он ждал, когда они с Главком останутся наедине, чтобы задать ему непростые вопросы.

— Мы должны стремиться не только к знаниям, но и к добродетели, — заключил Пифагор. — Знание, оплаченное золотом, а не заслугами и добродетельным служением, может сбить с прямого пути и быть вредным как для нас самих, так и для нашего окружения.

За исключением этого увещевания, визит прошел сердечно. В роли государственного деятеля Пифагор был заинтересован в поддержании хороших политических отношений с Главком, чья роль в правительстве Сибариса была очень велика.

Главк и сам желал бы придерживаться ограничений и правил, обозначенных Пифагором, но у него не получалось. Его плотские аппетиты возрастали с той же скоростью, что и интеллектуальные, и он уже просто не мог отказаться от всего, чтобы войти в общину Кротона. Единственный путь к познанию сложнейших математических истин и сокровенных законов природы состоял в том, чтобы предложить награду тому, кто откроет ему эти тайны. Пифагорейцы были в этом смысле лучше других, однако не только они добивались результатов на пути к истине.

«Опыт научил меня полагаться на могущество золота», — размышлял Главк, скрывая свои помыслы под смиренной улыбкой, обращенной к пифагорейским учителям.

Благодаря золоту он продвинулся дальше, чем намечал Пифагор. Но, несмотря на успехи, вскоре наткнулся на непреодолимую стену. На высших ступенях Пифагор учил, что в конечном счете все состоит из геометрических фигур. Он раскрывал их свойства, а также способ их построения. Додекаэдр — самая важная фигура, поскольку представлял собой основной составляющий элемент вселенной. Изучению додекаэдра Главк посвятил месяцы, испросил совета десятков мудрецов и назначил несколько наград. Все впустую. Тайны додекаэдра оставались ему недоступны.

Однако существовала еще более притягательная тайна, затмевающая любую другую. Она выглядела обескураживающе простой, однако не поддавалась никаким человеческим потугам. Речь об отношении длины окружности к ее диаметру, которое долгое время спустя станет известно как число Пи. Поиск этого показателя занимал разум Главка в течение многих лет. Это превратилось в навязчивую идею, от которой не удавалось отвлечься даже во время продолжительных пиршеств или проверки состояния своих дел. Главк был типичным примером сибарита: толстый, прожорливый, изнеженный и очень богатый; однако ум его обладал уникальными свойствами, присущими скорее пифагорейскому учителю. Вот почему попытки приблизиться к показателю ввергали его в состояние ни с чем не сравнимого духовного наслаждения, связанного с приближением к величайшей тайне вселенной, которую только можно себе представить.

Со временем он обнаружил, что пифагорейцы тоже не умеют вычислять это отношение. Горько-сладкое открытие. С одной стороны, Главка огорчала невозможность соблазнить своим золотом пифагорейцев, чтобы те нарушили клятву и раскрыли тайну. С другой, если удастся раскрыть ее без их помощи, он окажется выше самого Пифагора, и обещание великого катарсиса [23], которое он угадывал, изучая это неуловимое отношение, станет реальностью. Это вознесет его, пусть даже на один-единственный миг, до божественной сферы.

Полтора года назад его страстная натура качнулась в противоположную крайность. Однажды солнечным утром среди товаров невольничьего рынка он обнаружил Яко, излучавшего невинность и чувственность. Он купил его, не торгуясь, и сделал центром своей жизни, отодвинув математические интересы — все эти сомнительные и разочаровывающие обещания — в категорию второстепенных.

Они с Яко слились в долгом и счастливом экстазе. Жизнь состояла в том, чтобы плыть по небу его глаз или теряться в его алебастровой коже. Главк достиг совершенного блаженства, которое казалось вечным. Вот почему измена и потеря Яко ударили по нему с такой силой. Это сбило его с толку, он начал сходить с ума и постепенно убеждался, что самоубийство — отличная альтернатива, к тому же, похоже, единственная. Эта мысль, окутанная туманами вина и тоски, витала в его голове уже несколько недель, и он готов был сдаться.

Однако один лишь взгляд на статую Зевса произвел в его внутреннем мире новое изменение. Неутоленная страсть, скопившаяся в душе, закипела, прорвала сдерживающие ее границы и смешалась со старыми навязчивыми идеями. Туман рассеялся, унесенный вихрем ясновидения, и Главк понял, что жизнь снова обретает смысл. Стоило возродиться старой цели, и все его существо преисполнилось бесконечной решимости. Сомнений больше не было. Путь поведет его ввысь, и его кульминация принесет величайшее удовлетворение.

Все еще стоя перед статуей, Главк закрыл глаза, ослепленный ясностью нового видения. Он изнывал от экзистенциальной тоски, от настоятельной потребности посвящать каждую секунду жизни достижению своей цели.

«Я должен любой ценой овладеть тайнами, в которых мне до сих пор отказывали», — пообещал себе Главк.

Пи