Среди легенд, разносившихся францисканскими монахами по всему Западному миру и проникавших в самую толщу народных масс, был рассказ о том, как бр. Эгидий, любимый ученик св. Франциска, и св. Людовик, король Франции, встретившись впервые, бросились друг другу на шею и долго стояли обнявшись, а потом расстались, так и не обменявшись ни единым словом, потому что без всяких слов читали друг у друга в сердцах, хотя один из них был носителем блестящей короны, а другой – нищим монахом.
Так мотивы францисканских «Фиоретти» просто и ясно сочетались с другими мотивами, продолжавшими жить в сознании народа Франции. Уголок же земли, где родилась Жаннетта, был особенно связан с культом святого короля через ту же семью Жуэнвилей, владевшую Вокулёром начиная с XI века и не раз роднившуюся с домремийскими Бурлемонами. Сам Жан де Жуэнвиль, автор знаменитого «Жития», подолгу живал в Вокулёре у своего брата Жоффруа, который тоже ходил в крестовый поход с Людовиком Святым в 1270 г., когда Жан идти уже отказался. И в годы, когда росла наша Девочка, половина Домреми перешла по наследству от Бурлемонов к Жанне де Жуэнвиль.
В этой части Франции, не знавшей крестьянских восстаний, отношения между дворянами и крестьянством были ещё очень близкими, как они оставались близкими во многих местах и в последующие века. Жан де Жуэнвиль рассказывает о своём двоюродном брате Жоффруа де Бурлемоне, который сказал ему, когда он уходил в крестовый поход: «Смотрите, чтобы вам вернуться как следует; всякий рыцарь, будь он богат или беден, покроет себя срамом, если вернётся сам, а малый люд Господень, пошедший с ним, оставит в руках сарацин». О патриархальности отношений Бурлемонов с их крестьянами – «малым людом Господним» – свидетельствует и завещание Жана де Бурлемона, написанное в 1399 г.: он отказывал в нём 2 экю священнику Домреми, 2 экю детям учителя школы в Максе, называя их поимённо – Удино, Ришар и Жерар, – и завещал своему сыну не брать с крестьян Домреми оброк в две дюжины гусят в год, «если они могут в достаточной степени доказать, что я их в этом отношении как-либо обидел». Жена его сына, последнего мужского представителя рода, сама принимала участие в крестьянских праздниках под знаменитым деревом, стоявшим на земле Бурлемонов в дубовом лесу, что над дорогой на Нефшато («этот лес виден с порога дома моего отца – до него нет и полмили»…). Надо думать, что эти традиции поддерживала и Жанна де Жуэнвиль. Между семейными воспоминаниями Жуэнвилей и народной памятью не было барьеров.
В одну из самых патетических минут Жаннетта помянет Людовика Святого и вместе с ним помянет «святого Карла Великого». Не канонизированный Римской Церковью Карл Великий был, безусловно, канонизирован сознанием всех народов, которыми он правил; и рядом с ним в народной душе стоял образ его паладина Роланда. После Ренессанса Франция начисто забыла Роланда, променяв его на порой столь же легендарных героев Тита Ливия и Плутарха. Но в XV веке Роланд, рыцарь, беззаветно преданный Богу, свою жизнь посвящающий защите христианского народа и просветлённо принимающий смерть от предательства, был высшим выражением подлинно французского патриотического идеала. Почти не было города или даже деревни, где в ратуше, у ворот или у главного колодца, в живописи или в скульптуре не был бы изображён бой под Ронсево.
Давно замечено, что изустная народная летопись часто бывает прочнее той, которая сохраняется в книгах. Но не следует также думать, что французская деревня XV века ничего не читала. Одна из крёстных матерей Жаннетты, Жанна Тьесселен, прямо говорит про себя, что читала рыцарские романы. И вообще были-же в деревнях грамотные люди. У отца Жерсона имелись книги. В стихотворении Кристины Пизанской одна крестьянская девочка говорит другой: «Ты ведь знаешь, что у твоего отца много хороших книг о стародавних временах». Что это могли быть за книги? Те же мемуары Жуэнвиля, та же «Песнь о Роланде», может быть, «Ланселот в прозе» – легенда о Галааде, рыцаре-девственнике, который посвятил себя Богу, питается одним причастием и вступает в бой со всей неправдой мира.
Долгими зимними вечерами, когда старшие и дети собирались поочерёдно у кого-нибудь из соседей, Жаннетта могла слышать за прядением или за вязанием не только изустные рассказы, но и чтение о «стародавних временах», если тут оказывался грамотный человек.
Жаннетта была совсем необразованной маленькой девочкой. Но исключительная личность тем и исключительна, что она по одному отрывку, намёку, символу способна уловить всю сущность. Идеалы, насыщавшие воздух старой Франции, Жаннетта впитывала всем своим существом. Эти идеалы она сделала своей собственной жизнью. Она действительно будет жить причастием и действительно никогда не будет мириться ни с какой неправдой.
При чтении, в частности, «Наставления» св. Людовика его дочери поражает не только смысловое, но местами и буквальное совпадение с тем, что через полтораста лет говорила Жаннетта: ей сами собой приходят даже те же выражения и обороты свежего, меткого и образного средневекового французского языка, которым она, кстати, умела пользоваться с непревзойдённым совершенством. Происходит словно диалог. Король говорит своей дочери: «У вас должна быть воля не делать смертного греха ни за что, и лучше дать себя разрезать на куски и дать вырвать из себя жизнь в мучениях, чем сделать ведением смертный грех». И через полтораста лет Девушка отвечает перед Руанским трибуналом: «Правда, если даже вы прикажете рвать меня на куски и вырвать душу из моего тела, – да и тогда… я послушаюсь только Бога, и Его повеления я буду исполнять всегда… Да не будет никогда угодно Богу, чтобы я когда-либо была в смертном грехе, и да не будет Ему угодно никогда, чтобы я совершила уже или совершила бы ещё такие дела, которые бременем легли бы на мою душу!»
«Дорогая дочь, – пишет св. Людовик в том же „Наставлении“, – я учу вас любить Бога всем вашим сердцем и всеми вашими силами, потому что без этого ничто не может иметь никакой цены… Имейте большое желание Ему угождать и прилагайте к этому большое разумение… Если вы будете страдать от болезни или от чего-либо иного, от чего вы сами не можете избавиться, переносите это кротко и благодарите за это Господа и принимайте это от Него доброй волей… Имейте жалостливое сердце ко всем людям, о которых вы услышите, что они в беде, сердцем или телом, и охотно помогайте им… Бедных любите и поддерживайте, особенно тех, которые стали бедными из любви ко Господу… Против Бога вы не должны повиноваться никому… И если вы будете уверены, что не получите награды за добро, которое делаете, и не будете наказаны за зло, которое делаете, вы всё-таки должны стараться всем сердцем не делать того, что неугодно Господу, и делать то, что Ему угодно, как только вы можете, единственно из любви к Нему».
Всё это Жаннетта будет повторять почти в тех же выражениях, но сильнее и ярче, и чтобы «никому не повиноваться против Бога», она отдаст своё тело на сожжение.
И ещё:
«За 22 года, что я был при нём, я никогда не слышал, чтобы он клялся Богом или Божией Матерью или святыми; и когда хотел что-нибудь сказать утвердительно, говорил: действительно, это так… Никогда я не слышал, чтобы он назвал дьявола, чьё имя весьма распространено в королевстве», – рассказывает о св. Людовике Жуэнвиль. И эта черта, эта постоянная забота – не оскорбить светлые силы и не привлечь силы тёмные – в XV веке повторяется у Девушки.
У неё, как и у св. Людовика, эта черта по своему происхождению – францисканская. И, как св. Франциск, она знала при этом, что в красоте тварного мира никакая бесовщина ей не грозит. Глазами, полными горнего света, она смотрела на землю – «мать нашу Землю», как её ласково называл св. Франциск. О Божьей славе и о «блаженстве следующих Его святым повелениям» шептали Франциску «брат ветер и воздух, и облако, и чистое небо, сестра вода, смиренная и драгоценная и целомудренная, и всякий плод и цветы с их дивными красками и трава». И в Руане, не имея возможности сосредоточиться ни днём, ни ночью «из-за шума в тюрьме и ругани стражников», девочка из Домреми скажет своим судьям: «Если бы я была в лесу, я очень хорошо слышала бы мои Голоса»…
Но инквизиционные судьи, давно разучившиеся видеть всякий отблеск божественного света, должны были найти бесовщину, и они её нашли в знаменитом дереве, стоявшем на земле Бурлемонов. И Жаннетту сожгли под тем формальным предлогом, что в детстве она вместе со всей деревенской ребятнёй вела хороводы вокруг древнего бука, о котором ей рассказывали волшебные сказки.
«Есть около Домреми одно дерево, которое называется Деревом дам, а другие называют его Деревом фей. Около дерева есть ключ. Я слышала, что больные лихорадкой пьют из этого ключа и ходят за этой водой, чтобы вылечиться. Это я сама видела, но не знаю, вылечиваются ли они или нет. Я слышала, что больные, когда могут встать, идут к дереву плясать. Это большое дерево, бук, и с него в мае срезают ветки на праздник».
«Говорят, что около дерева есть в земле мандрагора. Точного места я не знаю; говорили, что над ним растёт орешник. Мандрагоры я никогда не видела. Говорят, это такая вещь, которой лучше не видеть и лучше у себя не держать; к чему она служит, не знаю. Будто бы она приносит богатство, но я в это не верю, и мои Голоса никогда мне об этом не говорили ничего».
«Летом я иногда ходила плясать с другими девочками и плела у этого дерева венки для образа Божией Матери, который в Домреми. И насколько я знала от старших, но не моего рода, – там водились феи. И слышала от одной женщины, – Жанны, жены Обери, мэра нашей деревни, – что она видела этих фей; но не знаю, правда ли это. Я никаких фей, насколько знаю, не видела никогда, ни у дерева, ни где бы то ни было. Я видала, как девочки вешали венки на ветви этого дерева, и сама иногда вешала с другими девочками; иногда они уносили их, а иногда оставляли».
По словам крестьян и других местных жителей, тщательно опрошенных на сей предмет в 1455–1456 гг., «гулянья» у дерева происходили главным образом в четвёртое воскресенье Великого поста (Laetare), называвшееся в краю «воскресеньем ключей», но, впрочем, и в другие праздничные весенние и летние дни. Сложился обычай приносить с собой хлебцы, специально испечённые накануне; запивая вином, их ели под Деревом фей, «прекрасным, как лилия, и таким развесистым, что его ветви и листья доходят до самой земли», как его описывает в своих показаниях кум Жаннетты Жерарден д’Эпиналь. «Дерево дивного и чудесного вида», – говорит немного более молодой сверстник Жаннетты, ставший потом священником в одной из соседних деревень. И он, бесспорно, прав, добавляя, что это место (откуда открывается великолепный вид на долину Мёза) словно создано для отдыха и веселья. Дети и молодёжь вели хороводы, иногда делали чучело. Потом спускались с плясками к соседнему Крыжовникову ключу пить его воду. По всему краю – множество таких ключей, дающих чистейшую воду действительно превосходного качества (говорят, она содержит радий); в самом Домреми их прежде было до пяти, а Гре имело уже свой собственный целебный ключ, в лесу недалеко от Бермонской часовни. На все эти обычаи седой языческой старины Церковь, по обыкновению, наложила свою печать: в канун Вознесения священник читал под Деревом дам и у ключа Евангелие от Иоанна. Что касается фей, «они ушли из-за своих грехов», – говорит крёстная мать Жаннетты Беатриса Этеллен. «Исчезли с тех пор как под деревом читают Евангелие», – полагает со своей стороны крёстный отец Жаннетты Жан Моро.
Но все показания сходятся на том, что никто никогда не видел, чтобы Жаннетта ходила к «прекрасному буку» одна, без хоровода девочек. Того места она не боялась, «раза два или три» горний свет озарял её и у ключа, – но мы знаем, что когда она стала всё больше и больше искать одиночества, у неё для этого были другие любимые места.
«Я слышала от моего брата, что в краю говорили, будто это случилось со мной от Дерева фей; но это не так, и я прямо сказала ему обратное».
ebooksa