«Она мне ответила, что то были трое, её советники, из которых один находился при ней постоянно, другой по многу раз приходил к ней и уходил, посещая её, а третий был тот, с которым совещались два первых».
«Находился при ней постоянно» – это, без сомнения, неточно; но что-то д’Олон из её слов уловил и запомнил.
Возвращаюсь к тексту процесса.
«Ангелы часто бывают среди христиан, а их не видят; и я много раз видела ангелов среди христиан».
Кому она обещала соблюсти свою девственность?
«Тем, кто был послан от Бога, то есть святой Екатерине и святой Маргарите».
«Я поклонялась им, становясь на колени, как только могла, потому что знаю, что они-то в Царствии Небесном. А если иногда я этого не делала, я потом просила у них прощения. И не умею поклоняться им так, как нужно…»
«Я целовала землю после их ухода на том месте, где они были. И когда они уходили, я плакала, мне хотелось, чтобы они взяли меня с собой».
«Никогда я не просила у Господа иной конечной награды, кроме спасения моей души».
Ей до слёз хотелось быть у Бога, вместе со своими небесными подругами, и этой награды она, конечно, просила. Но чтобы понять что бы то ни было в душе Жаннетты и в её истории, нужно ясно почувствовать, где здесь ставится акцент. Очень часто в истории христианства акцент ставится на награде, на спасении собственной души – и это еле заметное смещение акцента в конечном счёте меняет решительно всё. Душе Жаннетты «хотелось уйти вместе с ангелами» просто, непосредственно от переполнявшей её любви: ударение здесь целиком на любви, а не на награде. Этот мотив, уже намеченный св. Людовиком, – служить Богу не ради награды, а «единственно ради любви к Нему», – будет звучать на протяжении всей истории Жаннетты с такой силой, как, кажется, нигде больше во всей истории христианства.
У неё было простое латунное колечко, подаренное ей матерью, – францисканское колечко с выгравированными именами «Иисус – Мария». «Кроме этих слов, на нём было три креста и, насколько знаю, никаких других знаков». Однажды, «имея это кольцо на пальце», она прикоснулась к св. Екатерине и с тех пор любила на него смотреть. Потому что она и «прикасалась» к своим святым и «целовала их обеих» – как, кажется, только один преп. Серафим Саровский «целовал» святых жён, сопровождавших Богоматерь в его изумительном видении.
А в громадном и страшном мире события шли своим чередом. И на восточной границе королевства всё чаще появлялись люди, сорванные с насиженных мест, бредущие куда глаза глядят. Вот зарисовка, сделанная в самом Париже: люди шли, «удручённые страхом, зноем и голодом, больше мёртвые, чем живые, женщины с непокрытой головой, иные в одной рубашке; некоторые несли по два ребёнка на руках или в корзине; шагали обобранные священники в одном подряснике». Это продолжалось из года в год. Волна перехлёстывала через границы страны; такие немецкие прирейнские города, как Кёльн, были переполнены беженцами из Франции. Всё чаще появлялись такие люди в маленькой деревушке на Мёзе, на большой дороге, которая через Лангр – Нефшато – Вокулёр – Верден вела из Франции в пределы Империи. Тогда черноволосая стройная девочка вела их в дом своего отца, требовала – по рассказам свидетелей – «чтоб их уложили в её постель, а ей разрешили бы уйти на чердак», и, оставшись одна, звала своих небесных подруг и молилась – «вместе с ними молилась» – о том, чтобы «Бог пожалел народ Франции». «И ангел говорил мне о жалости, которая была в королевстве французском».
Через много лет, добиваясь посмертной справедливости для своей замученной дочери, старуха Роме скажет о ней в соборе Парижской Богоматери:
«Она с рвением молилась и постилась… чтобы кончились тогдашние народные несчастья, и сострадала им всем своим сердцем».
Настал день, когда Голоса сказали ей, что всё это «кончится через неё».
По рассказу Персеваля де Буленвилье, они говорили:
«Жанна, ты должна измениться душой и совершить дивные дела, потому что Царь Небесный избрал тебя, чтобы восстановить королевство французское и помочь королю Карлу, изгнанному из своей земли. Ты должна будешь, одетая мужчиной, владеть мечом, быть на войне полководцем и всем распоряжаться по своему разумению».
Этот знаменитый текст может являться отголоском того, что она сама рассказала королю или комиссии в Пуатье. Но и в лучшем случае это лишь пересказ, сделанный из третьих рук. И Персеваль де Буленвилье безусловно неправ, когда утверждает, что повеление «идти во Францию» было дано уже при первом видении: передавая сущность её рассказа, он, по-видимому, «сдвинул» хронологию, приурочив к одному моменту два последовательных этапа. Вообще же она как можно меньше говорила о том, что именно повелели ей Голоса, и полного объёма своей миссии она никогда не открыла никому, кроме короля:
«Я один раз действительно рассказала королю всё, что мне было открыто, потому что это его касалось».
А Карл VII, в свою очередь, об этом молчал.