— А? Что? Что вы тут Петьку вспоминаете-трогаете? — Моряк, оборвав песенку, выпрямился. На его широком, чуть усыпанном веснушками, с маленьким вздернутым носом лице озорно горели глубоко сидящие серые глаза. Из-под сдвинутой набекрень бескозырки топорщился русый, коротко постриженный ежик.
Боровой, одетый в синюю вылинявшую косоворотку, подпоясанную витым, с кистями шнуром, улыбаясь, смотрел на воинственную фигуру киевского коммунара.
— Вот, дорогой Петро, — начал он, положив руку на плечо моряка, — Леша тебя благодарит от души. Кабы не ты, пришлось бы ему топать на фронт в своих «шевровых» обмотках. Да и не только Алексей… — Боровой в раздумье откинул пятерней падавшие на лоб темные волосы. Вихрем пронеслось в голове все «житие» давно уже полюбившегося ему человека.
…Подростком Петька Дындик оставил небольшую деревушку Коленцы, раскинувшуюся среди топких тетеревских болот, и появился на гостеприимной для всех обездоленных и бродяг речной пристани Киева. Общительный и услужливый, мальчишка понравился пристанским крючникам. Они его взяли в свою артель.
Прошло два года. Знаменитый киевский фортепьянный мастер Корней Сотник, переправляясь с семьей в один из воскресных дней на левый берег Днепра, заметил земляка — сына соседа Мефодия — и, соблазнив его хорошими заработками, переманил в фирму «Юлий Генрих Циммерман». Здесь Петька справлялся за троих. Накинув на могучее плечо конец толстой веревки, прикрепленной к салазкам — простой широкой доске, на которой уставлялся инструмент, — недавний днепровский крючник с помощью одного подручного подымал на шестой этаж двадцатипятипудовое пианино.
Клиентура никогда не обижалась на Дындика. Молодой грузчик, выполнив тяжелую работу, советовал хозяевам, где, возле какой стенки, лучше всего поставить инструмент, какую для него поддерживать температуру, чем, когда и как его обтирать, расхваливал как мог удачную покупку, и, смотришь, словно сами по себе раскрывались дверцы буфетов, хранивших в хрустальной посуде волшебную влагу.
Однажды один из клиентов спросил Дындика, какая из музыкальных фирм считается наилучшей. Не запинаясь, он ответил: «Джек Лондон». С тех пор знаменитого циммермановского грузчика и прозвали Джеком Лондоном.
В зиму шестнадцатого года Дындику, в начале войны взятому на Черноморский флот, дали отпуск после ранения, полученного им на миноносце «Отважный».
Погостив в родных Коленцах на берегу Тетерева, пощеголяв перед земляками парадной морской робой, Дындик, томимый бездельем, укатил в Киев, где и занялся своим старым делом.
Рана, давшая право не возвращаться на царский корабль, не помешала бывшему крючнику с первых же дней революции окунуться в ее водоворот, а в январские дни 1918 года, следуя примеру своего друга Алексея Булата, стать одним из боевых красногвардейцев Печерска.
Боровой любил моряка и за душевную простоту и за беззаветную преданность рабочему делу.
— Чеботы, товарищ Михаил, — это пустяк, — матрос поправил на боку револьвер. — Прикажите только Дындику, он и не то откопает. Понимаешь, товарищ Михаил, какой-то безусый сопляк гардемарин вздумал поддеть моряка Дындика на крючок. Посчитал меня за анархобратишку. Угощает меня настоящими сигарами и все лопочет: «Анархия — мать порядка». Говорит: «К черту Деникина, к черту царя, к черту всех прочих! Махно — вот за кем повалит вся Россия». Я ему: «Да, да, конечно, Махно — и новый царь, и новый бог». Ну, дале — боле, распустил гардемарин слюну на всю октаву. Я ему посулил поднять Днепровскую флотилию. А он: «Обую твою братву в хром и шевро». Я ему говорю: «Врешь». Тогда он и повел меня на Подол к своему дружку боцману. Как тебе известно, товарищ Михаил, не одни эти сапожки и ранцы нашлись. Кое-что похлеще подзапасли контры, понатаскали из цейхгаузов. Это когда немецкая солдатня драпала из Киева до своего фатерлянда. Значит, ждала только подходящей минуты гидра контрреволюции…
— Тебе бы, Петя, при твоем нюхе на контру, в Чека работать! — восхищался старым другом Булат, то и дело поглядывая на свои новые, настоящие офицерские ботфорты.
— Я солдат революции, — выпятив грудь, с гордостью выпалил Дындик. — И должен ей служить всем. Где вот чем, — моряк грозно потряс в воздухе кулаком, — а где и этим, — он стукнул себя по лбу указательным пальцем.
— Правильно поступаешь, Петя! — подбодрил парня Боровой. — В отношении врагов — все мы чекисты. А контрики снова подымают голову.
— Ясное дело, — ответил Алексей, — успехи Деникина подлили масла в огонь.
— Деникин Деникиным, — отозвался Дындик, — а тот гардемарин-махновец еще говорил: Антанта подымает на нас четырнадцать государств.
— Это верно, — сказал Боровой. — С Колчаком у них дело не вышло — прогнали мы адмирала за Волгу. Вот и ухватилась та Антанта за Деникина. Франция шлет ему пушки, Англия — танки и шинели, Америка — пулеметы и бутсы. В ставке Деникина больше иностранных, чем русских офицеров. А заправляет там всеми делами американский адмирал Мак-Келли. Чего им всем надо — мы знаем: Франции — наш хлеб и шахты Донбасса, Англии и Америке — кавказская нефть. А деникинский генерал Драгомиров заявил недавно в Париже: «В течение ряда лет в России будет слышен только один голос — голос диктатора». Борьба, товарищи, предстоит нелегкая. И это надо постоянно разъяснять нашим людям…
Дындик подцепил из кучи пару сапог и, не примеряя, сунул их в походный немецкий ранец. Отпустив ремни по своему плечу, закинул ранец на спину. Уходя военным шагом, громко запел любимую песенку:
— Дядя Миша, — начал было, чуть смущаясь, Булат, — может, я поеду в своем? — Он указал на свернутые и брошенные под рояль ботинки с обмотками. — А сапоги пригодятся кому-либо другому.
ebooksa