Контрудар

Булат пригнулся к гриве коня. Рука, зажавшая клинок, налилась тяжелым свинцом. Рядом с ним, нахлестывая лошадь, скакал разъярившийся Слива.

«Удирает Антанта, — подумал Алексей, догоняя врангелевца, — спасается». Но если беляк остановится, повернется, на один лишь миг овладеет собой, тогда на степи вместо черного посланца Черчилля останется он, большевик и политический комиссар красноармейского полка. — Булат.

Алексей, взметнув высоко клинок, опустил его на голову удиравшего танкиста. Рука Булата враз освободилась от тяжелого свинца.

Чмель, знавший уже о том, что обидчика настигло возмездие, вытащил из-за голенищ старые резиновые подошвы, зло плюнул на них и со словами: «Ну вас куцему под хвост» — швырнул их в разверстую пасть английского танка.

Бесконечная волна лошадей развернулась от Янги-Агача — садика у самого моря — и до тракта Чаплинка — Перекоп. Конная лава, заливая ровную перекопскую степь, устремилась вперед.

Уже между Преображенкой и Янги-Агачем червонные казаки вплотную сошлись с конницей генерала Морозова. Уже красная конница Советской Украины, упершись грудью в грудь донской кавалерии, теснила ее к Черному морю.

Из-за Турецкого вала все чаще выплывали врангелевские самолеты. Кружась над артиллерией и резервами примаковских казаков, они вырывали из их рядов все новые и новые жертвы.

От высоты 9,3 тронулась в бой 3-я кавалерийская бригада. Впереди, вправо уступом, с обнаженными клинками скакал Донецкий полк. Чуть сзади, влево, с наклоненными пиками, неслись «москвичи». Впереди полков, рядом, на коротком галопе, вели бригаду Полтавчук и Боровой. Оба спокойные, сосредоточенные.

Булат, зная, что вся эта лавина вот-вот врежется в живую массу врага, меньше всего думал об этом. Его мысли были заняты другим. Наконец-то он увидел — комбриг не только посылает части против врага, но и сам, сопутствуемый комиссаром, лично ведет их в конную атаку.

Булат был уверен в победе, в разгроме врага и чувствовал, что эта уверенность владеет сотнями людей. Алексей несся вперед, ощущая за собой единую монолитную массу.

От Перекопа, с небольшими зелеными знаменами в строю, в развевающихся по ветру бурках, мчались ингушские сотни Улагая. С визгом и завыванием, с боевым кличем «алла, алла» они сближались с бригадой.

«Москвичи» ударили в пики. Улагаевцы, воя, отскакивали назад, а затем снова, ослепленные фанатизмом, все лезли и лезли на «москвичей».

Закипела жесточайшая рубка. «Драгуны», «черти», «генштабисты», «полтавцы» лезли на белых, рубили, кололи их, а порою сами отбивались от булатных клинков — наследия шамилевских мюридов. Цепкими объятиями сворачивали головы, стаскивали врангелевцев с седел.

На большом сером коне бросился на Борового широкоплечий полковник. Искрами рассыпался удар двух лезвий. Кони остановились.

Боровой, не отступая перед врангелевцем, наносил ему неопытной, но сильной рукой слесаря тяжелые удары.

Палаш беляка ловко отражал частые выпады комиссарова клинка.

Собрав силы, Боровой взмахнул шашкой и обрушился на офицера.

— Черт побери! — воскликнул комиссар. В его руке остался обломок сабли. Полковник, рассвирепев, занес увесистую сталь.

— Я здесь! — Полтавчук выставил вперед свой кривой турецкий клинок.

— Полтавчук? — побледнел офицер. — Зря я тебя отвязал от кобыльего хвоста!