Контрудар

Прежде всего бросался в глаза мудро задуманный вход. Его смонтировали из ржавых балок, изогнутых реек и металлических прутьев, густо переплетенных колючей проволокой. Красноречивые символы фашистского гнета и модернизированного разбоя. Вправо от входа на мраморной плите была высечена какая-то эпитафия.

Через узкий проход люди шли в лощинку — место бывшего лагеря смерти. Где-то невдалеке находилась скотобойня Дарницкого мясокомбината. А здесь зверье Гитлера устроило неслыханную по своим масштабам сущую людобойню…

Слева от тропки огромных размеров мраморный банкет утопал в цветах. Люди клали охапки полевых и садовых цветов. А прямо против входа высился монумент. На его цоколе, прислоненные друг к другу, символизируя стойкость, выдержку и товарищескую спайку, встречали посетителей скорбным, но гордым взглядом скульптурные лики — моряка, пехотинца, танкиста. Весь этот суровый комплекс как бы говорил: под превосходящим натиском мы обессилели, но под тяжестью нечеловеческих мук мы не уронили высокого достоинства советского человека…

Назар Гнатович протянул внуку снятый с головы шлем.

— Подержи, Славка, эту камилавку. Не головной убор, а натуральная чертова нахлобучка…

Затем он одел извлеченную из-за широкого голенища кирзов свою смушковую папаху. Лихо сбил ее набок. Достал привьюченные к багажнику цветы. Направился к мемориалу. Освободив от целлофана привезенные с собой белоснежные гладиолусы, бережно положил их у основания монумента.

У мемориала

В традиционном наряде, подобрав длинный шлейф подвенечного платья, положила цветы к подножию монумента совсем еще молоденькая невеста. Ее бережно поддерживал под руку сияющий счастьем жених. Стало обычаем — свадебные кортежи сразу же из Дворца бракосочетаний направлялись к памятнику Славы в центре, а здесь — к Дарницкому мемориалу, чтобы поклониться тем, кто отдал жизнь свою за жизнь других.

Затем дед с внуком подошли к мраморному банкету. Отодвинув цветы, Назар Гнатович прочел надпись. В ней говорилось о 68 000 советских военнопленных, замученных в Дарницком лагере смерти.

Старый Назар сказал, ни к кому не обращаясь:

— А могло быть и шестьдесят восемь тысяч да еще один… — И, не стесняясь, смахнул одну слезу, другую, третью…

Стоявшие невдалеке два моложавых, спортивной формы генерала — один со знаками танкиста, другой — летчика — не сводили глаз с ветерана. Танкист обратился к нему:

— Что, браток, сургуч?

— Никак нет! — Назар лихо подкинул руку к шапке. — Изволили обознаться, товарищ генерал. Я Турчан. Назар Гнатович Турчан. Гвардии старшина в отставке.

— Да нет, товарищ гвардии старшина! Вы нас не поняли. Вот мы с товарищем донцы. Коренные. У нас казаков с верховьев Дона прозвали пихрами. За мешковатость. А низовых, молодцеватых — сургучами… Да и скулы ваши… Дошло?

Несмотря на серьезность минуты, Турчан сдержанно улыбнулся. Ну как не дошло?

— За такую аттестацию спасибо, товарищи генералы. Но я казак не с Дона, а с Днепра. Служил в украинской кавалерии. Бывали здесь в парке Примакова? Он как раз у моста Патона…

— Вы участник боев за Киев? — спросил летчик. — И сюда тоже угодили? Вместе со всеми?

Любой генерал всегда молод, а этому, со знаками авиатора, и впрямь нельзя было дать более сорока. А было ему, разумеется, больше.

— Никак нет. Шел сюды, да не дошел. Повезло, Смылся…