Контрудар

— Здорово, «черти»!

— Здорово, Сатана! — залпом ответили двести всадников.

Через минуту «черти» вытягивались в колонну по три. Впереди, покачиваясь в седле, гарцевал Сатана.

— Товарищ комиссар! — к Боровому на тощем, замученном коне приблизился подтянутый голубоглазый командир. — Имею честь явиться, помощник командира дивизиона Ромашка. Только вот он, — голубоглазый кивнул в сторону Каракуты, — меня не признает. Вчера пол-дня митинговали. Решали, принимать или не принимать присланных штабом дивизии начальников. Вот и болтаюсь за дивизионом, как подкидыш, — ни туда ни сюда.

— Обождите до завтра, товарищ Ромашка, — успокоил его политкомдив.

После осмотра части Боровой с Булатом и Дындиком явились в ее штаб. Каракута, скинувший уже с себя свое атаманское одеяние, в атласной рубахе, подпоясанной кавказским пояском, поглаживая аккуратно подстриженные усики, нагловато косясь на комиссара, начал первый:

— Ты, товарищ Боровой, думал, что если моя братва глушит гранатой рыбу, то она дисциплины не знает. Видал, за пять минут слетелись мои боевые орлы…

— Я не об этом хотел с вами говорить, товарищ командир дивизиона, — перебил Каракуту Боровой. Пододвинув ближе к нему стул, в упор посмотрел ему в лицо. — Слушайте меня внимательно. Не стану я у вас спрашивать, почему вам больше по душе Чертов полк, а не второй дивизион. Почему вас, командира регулярной Красной Армии, величают Сатаной, а вы красноармейцев — чертями. Почему вы, путая нам карты, не подчиняетесь приказам высших штабов. Почему самовольно покидаете позиции. Для меня все ясно без ваших объяснений. Но раз вы первый начали разговор о рыбе, то я вам скажу — рыба воняет с головы. Я увидел вашу часть. Она мне понравилась. Я верю в народ. А раз ваши люди вышли из народа, то они не только могут, но и обязаны драться с врагом. Только они это сделают не при нынешнем руководстве. Вы один с этой большой задачей не справитесь. И вот, товарищ Каракута, я требую от вас одного: от имени командования дивизии приказываю вам сегодня же оформить назначение Ромашки вашим помощником.

— Дудки! — стукнул Каракута по столу. Глаза его налились кровью.

Два телохранителя с пулеметными лентами на груди, с маузерами на боку двинулись от дверей к столу. Дындик, став к ним спиной и раскинув руки, остановил их на полпути. Каракута, покосившись на моряка, продолжал:

— Только через мой труп…

— Нам нужны не бунтари, а дисциплинированные командиры, — Боровой по-прежнему сверлил Каракуту глазами. — Если будете разводить анархию, мы вас снимем с дивизиона.

— А вы меня ставили? Вы мне давали людей, оружие, обмундирование? Сам все собирал по нитке. Здесь все мое. И никому я не подчиняюсь. Слышите!

— Напрасно, Каракута! И имейте в виду: я с вами разговариваю от имени советской власти, Коммунистической партии и рабочего класса. А от их имени я могу с вами говорить — я сам рабочий, хочу сказать — слесарь. Меня помнят и на екатеринославском «Шадуаре», и в киевском «Арсенале», и на Путиловском. Но там я был Азбукин. Из-за царской полиции довелось стать Боровым.

— А я за кого? — вскочил с места Каракута. — И я и все мои люди второй год бьемся с контрой за советскую власть.

— Сядьте, не горячитесь, — продолжал Боровой. — У нас одна советская власть, не две. От ее имени я приказываю вам подчиниться безоговорочно.

— Смотря в чем. Если так будете напирать, вовсе уйду с фронта.

— Куда, к белым?

— Зачем? Уйду в партизаны. Без вас буду колошматить Деникина.

— Чудак вы, Каракута. Пора понять, есть два пути: с нами или против нас. Третьего пути нет. Неужели вам ничего не дали уроки Махно, Григорьева?