— Твоя специальность какая, товарищ Пузырь?
— Как сказать? У меня тех прохвессий было полный чувал. Работал я на сахарных плантациях. Но это занятие не по мне. Состоял в разных легких артелях. И там не очень-то сладко было. Ударялся я и по манежному делу…
— Лошадей объезжал? — спросил Чмель.
— Где как! Манежил вокруг того, что плохо лежит…
— Заранее скажу, товарищ Пузырь, — ответил Булат при общем смехе бойцов, — с такой профессией при социализме никому ходу не будет, надо в корне перестраиваться. Вот тебе и дали возможность загладить свою вину, человеком сделаться…
— Пошлем его пряники перебирать, — с издевкой сказал Чмель.
— Нет, товарищ политком, — ответил Пузырь, — не надо мне тех пряников. После войны пойду в банщики, катеарически!
— А почему в банщики? — поинтересовались красноармейцы.
— Очень просто — с голого ничего не сдерешь.
В широкой низине, где распластался Тартак, раздались тихие звуки пехотного рожка. Под знакомую мелодию сигнала, звавшего красноармейцев к ужину, Фрол Кашкин, старый солдат, весело затянул:
Алексей спрыгнул с телеги, плотным кольцом его обступили бывшие «черти».
— Айда, товарищ политком, с нами вечерять. Нынче мы теленка запустили в котел.
— Какого это теленка?
— Да из тех, которые идут с нами аж с немецких колонок.
— Ну и черти, — сказал весело Алексей, обнимая близстоящего бойца. — Значит, сидит еще в вас старый дух. Ваш табун, эти трофеи Мукарона Каракуты, давно надо было передать начальнику снабжения дивизии.
— Ты, комиссар, не фасонься. Пошли подкрепляться. Знаешь, ломливый гость голодный ходит.
— Может, и к нам пожалует великий пост, а пока есть чем разговляться.
— Еще успеем покондёрничать, а пока бог миловал.
— Им что, идейным? — раздался сзади чей-то издевательский голос. — Им бы хлеба ломоть, да чтоб языком помолоть, и амба.
Алексей понимал, что каракутовский дух, вкоренявшийся здесь месяцами, не вывести в один день.