Тополя нашей юности

22
18
20
22
24
26
28
30

— Ну, а теперь скажи, почему ты плакал? — спросил дядя Петро.

— Потому что я не виноват, а все меня не любят. Что я сделал этому Тарабану? Я его ни разу первый не зацепил, всегда он нападает. И наши мальчишки тоже хороши. Считают, что один я виноват…

— Ты плакал не потому, Костя, — мягко сказал дядя Петро. — Другим вашим мальчишкам тоже обидно, что их разбили, но они не плачут. Они просто оставили тебя, и все. Ты им больше не нужен. Слушай теперь, что я тебе скажу. Ты хотел стать героем, а из этого ничего не вышло. Вот потому так и плачешь и злишься.

Дядя говорил сочувственно, хорошо, слова его не обижали Костю, но он их не понимал. К чему дядя поминает его геройство? Разве он, Костя, требовал себе большего, чем другие хлопцы? Он просто стоял за свою улицу.

— Я был наравне со всеми, — проговорил Костя. — При чем тут какой-то герой?

— Тогда скажи, почему ты стал командиром? — спросил дядя Петро. — Почему в твоем дворе штаб коммуны?

— Выбрали меня, и все.

— Так почему же ты обижаешься, если тебя больше не хотят слушать? Тогда выбрали, а теперь не выбрали.

Костя ничего не ответил. Он не знал, что говорить. Мальчик чувствовал только, что дядя хочет его утешить. Но боль и обида на ребят, которые не хотят его понять, от этого не проходили.

— Живет, брат, в наших душах какая-то неведомая жажда героического, — говорил дядя Петро. — Ты еще зеленый и этого не понимаешь. Я и сам воевал, когда мне было столько лет, сколько тебе. Японского микаду в плен брал, ночью на кладбище ходил. Страшно было, но шел, так как дал честное слово, что ничего не боюсь. Только в то время у нас коммуны не было. Просто похвалялись своей смелостью друг перед другом.

Первомайка знала, что к белоголовому Косте приехал из города дядя. Но в штаб никто из мальчишек все равно не пришел. Кое-кто прошелся по улице мимо Костиной хаты, косо посматривая в сторону двора. Может, мальчишки надеялись, что на этом дворе снова висит волейбольная сетка и Костя с дядей, как и в прошлом году, играет в мяч. Но не было ни мяча, ни сетки. Дядя ходил с кривым ножом по саду, обрезая сухие сучья. Костя уныло сидел на завалинке. Мальчишки отворачивались и шли своей дорогой.

На следующий день дядя снова завел разговор о геройстве. Он был веселый, смеялся, и ему, кажется, не было никакого дела до Костиных страданий.

— Не идут к тебе твои хлопцы, атаман, — поддел он Костю. — Почему бы это?

— Не идут — и не надо. Обойдусь и без них.

— Не надо, не надо… А сам надулся как мышь на крупу. Скажи лучше, ты знаешь, чего хотят твои хлопцы?

— Ничего они не хотят, — ответил Костя со злостью. — Когда было все хорошо, так и они были хорошие, а как плохо…

— Эге, братец атаман, так говорить не годится. Можешь сколько тебе угодно злиться, но делу этим не поможешь. Волейбол у вас в прошлом году отобрали?

— Отобрали. — Костя удивленно посмотрел на дядю.

— Так почему же ваша коммуна тогда не распалась?

— Я придумал делать самокаты, потом мы в школе пьесу ставили. Ну, и думали, что победим Тарабана…