Во власти черных птиц

22
18
20
22
24
26
28
30

– Двадцать лет?

Я попыталась кивнуть, но от этого движения моя голова разболелась еще сильнее.

– Он не должен быть в тюрьме.

– Мэри Шелли, ты знаешь, что он сделал? Какое преступление совершил?

Обеими руками я обхватила себя за талию.

– Кажется, он помогал мужчинам избежать призыва.

– Правильно. Дядя Ларс сказал, что твой отец руководил какой-то группой, которая собиралась в подсобке его бакалейного магазина. Ты понимаешь, сколько у всех нас может возникнуть проблем, если кто-нибудь узнает, что мы в родстве с предателем?

– Не называй его предателем. Он хороший человек.

– Тогда почему ты в тысяче миль от дома лезешь под молнии и в полумертвом состоянии попадаешь в больницу? Если он такой хороший, почему не позаботился о том, чтобы его дочь находилась в безопасности?

Я откинулась на мягкую спинку сиденья такси и стиснула зубы, потому что ответа у меня не было.

Дома тетя Эва уложила меня в постель, приказав забыть все неприятности, побудившие меня выбежать из дома в разгар грозы.

– Теперь твоя задача – поправиться, – говорила она, натягивая теплое одеяло до самого моего подбородка. – Думай только об этом.

Именно этим я и занялась.

Я лежала в кровати, голова раскалывалась, а пальцы горели и чесались под повязкой, но я отказывалась принимать лекарства, чтобы облегчить боль. Я стремилась мыслить ясно и не хотела, чтобы какие-то вещества затуманивали мой рассудок. Пока Оберон болтал внизу, а тетя Эва посвящала свое время работе на верфи и мне, мое тело восстанавливалось. Все крохотные клетки, нервные окончания и ткани работали, как эффективная машина у меня под кожей. Мне ужасно хотелось узнать больше об анатомии, и физике, и молниях, и послушать музыку, которая ускорила бы восстановление нейронных связей у меня в мозгу. Но школы были по-прежнему закрыты, мое тело по-прежнему лежало в постели со скрипящими пружинами, а мои голова и руки были обложены мешочками с ароматом чеснока. Тетя Эва утверждала, что эти мешочки изгонят все больничные микробы. Она также заставила меня держать на шее компресс с гусиным жиром и положила на мой нос соль. Мне казалось, что меня не защищают от болезни, а готовят в качестве основного блюда на званый ужин.

Все это время Стивен смотрел на меня с фотографий у изножья кровати, и это служило мне одновременно утешением и источником боли. Иногда, когда я позволяла своему телу расслабиться, а мозгу прекратить работу, я была готова поверить в то, что он стоит там, прямо перед своими фотографиями. Я была готова поверить в то, что молния и в самом деле позволила мне соприкоснуться с миром духов.

А когда у меня хватало сил приподнять голову, я наблюдала за еще одним странным явлением, с которым столкнулась вскоре после того, как тетя Эва уложила меня в постель. Медный компас в деревянном футляре, который прежде принадлежал дяде Уилфреду и который я держала на тумбочке возле кровати.

Его стрелка больше не показывала на север.

Она показывала на меня, даже если я разворачивала компас. Она тоже разворачивалась в мою сторону.

– Вот это да, – шептала я всякий раз, когда стрелка упорно разворачивалась, чтобы указать на меня.

Теперь я стала магнитом.