— Так вот, — продолжал мужчина, как бы не слушая меня, — любовь — это букет живых роз в хрустальной вазе, налитой прозрачной ключевой водой!.. А какой аромат!.. А какие краски!.. — Мужчина покачал головой и подтвердил еще раз: — Любовь — это букет! — И, зевая, добавил: — Дня три-четыре букет…
— А потом? — спросил я нетерпеливо.
— А через три-четыре дня… вода мутнеет, лепестки облетают… А аромат испаряется… — Для иллюстрации сосед сонно свистнул, изображая, как испаряется аромат. Потом он вздохнул и сказал: — И вся любовь! И все можно в мусоропровод… Все… Кроме вазы…
— Почему… кроме вазы?..
— А в вазу можно… второй букет… поставить… из хризантем…
Он смотрел на меня, прищурив один глаз. Я смотрел на него.
Я чувствовал, что у меня к горлу подступало мое время. Но я молчал. Он тоже.
— Что скажешь? — спросил он.
— Скажу… что вы… — я запнулся, не зная, как ему на все это ответить. — Вы… — Я снова запнулся и вдруг нашелся и даже повеселел: передо мной сидел старый Умпа, ненавидящий все и всех, никому и ничему не верящий Умпа сидел передо мной, и я сказал: — Скажу, что вы умпопомрачительный мужчина…
Он долго смотрел на меня, не понимая, что такое это «умпопомрачительный мужчина», смешно и нелепо переспросил вдруг:
— Какой, какой?
— Ну, помраченный умом, — перевел я свою игру слов. — И еще скажу, — продолжал я, — что назло вам постараюсь добиться в жизни всех степеней и званий и постараюсь назло вам долго жить и въеду когда-нибудь в Москву на Белой Электричке… вместе с моей любимой Юлкой… только вы этого уже не увидите! А насчет доктора технических наук, жалко, конечно, что он умер молодым, но он умер живым, понимаете, живым, а вы, а вы умрете… мертвым вы умрете. Прощайте. — И я одним росчерком фломастера, одной линией нарисовал такой неприличный шарж на своего соседа, что сам ахнул от смелой неожиданности. Потом протянул ему и сказал:
— Получите!
— Щенок, — сказал он зло, — такое рисуешь… Я тебе в отцы гожусь!..
— Не годитесь, — сказал я. — В том-то и дело, что не годитесь!
За окном в электричке как бы приближался Ярославский вокзал.
Я вышел в тамбур вагона.
Перфокарты московских окон Юлкиной квартиры выдавали мне неясную информацию: то ли Юла дома, то ли ее нет. То ли в ее комнате горит зеленая настенная лампа, то ли стекла зеленеют от световой рекламы «Пейте Советское Шампанское».
Я уже направился к подъезду, заметив, что на табуретке возле него дежурила незнакомая мне лифтерша. Было бы лучше, если бы знакомая. Сейчас начнутся расспросы, к кому да в какую квартиру… Я прибавил ход, делая вид, что живу в этом доме.
— Вот он к какому доктору поехал, — сказал Сулькин, выходя из кустов и преграждая мне дорогу.