С первых же дней войны духовенство «северной столицы» посвятило себя защите Родины. Ленинградский митрополит Алексий (Симанский) утром 22 июня служил литургию в Неделю всех русских святых в Князь-Владимирском соборе. Престол, посвященный этому празднику, был устроен в притворе храма в декабре 1920 г., к 1941 г. он был давно упразднен, но сам праздник продолжал отмечаться в соборе архиерейским служением. Вернувшись после службы в свою квартиру при Николо-Богоявленском соборе, митрополит узнал о начале войны. Получив вскоре патриотическое послание Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия от 22 июня, владыка Алексий сразу же сделал его достоянием всех православных города. А 26 июля митрополит сам написал обращение к верующим и духовенству «Церковь зовет к защите Родины», в котором отмечалось: «…война — священное дело для тех, кто предпринимает ее по необходимости, в защиту правды и, приемля раны и страдания и полагая жизнь свою за однокровных своих, за Родину, идет вслед мученикам к нетленному и вечному венцу. Поэтому Церковь и благословляет эти подвиги и все, что творит каждый русский человек для защиты своего отечества… Церковь неумолчно зовет к защите Матери-Родины. Она же, исполненная веры в помощь Божию правому делу, молится о полной и окончательной победе над врагом»[198]. Отмечая горячий отклик ленинградцев на послание митрополита Сергия, владыка поддержал инициативу приходских советов и многих верующих по оказанию помощи обороне страны.
Особенную известность получило слово митрополита Алексия за литургией, произнесенное 10 августа в Московском Богоявленском соборе. В нем говорилось, прежде всего, о патриотизме и религиозности русского человека: «Русский человек бесконечно привязан к своему отечеству, которое для него дороже всех стран мира. Ему особенно свойственна тоска по Родине, о которой у него постоянная дума, постоянная мечта. Когда Родина в опасности, тогда особенно разгорается в сердце русского человека эта любовь. Он готов отдать все свои силы на защиту ее; он рвется в бой за ее честь, неприкосновенность и целость и проявляет беззаветную храбрость, полное презрение к смерти… Как во времена Димитрия Донского и святого Александра Невского, как в эпоху борьбы с Наполеоном, не только патриотизму русских людей обязана была победа русского народа, но и его глубокой вере в помощь Божию правому делу; как тогда и русское воинство и весь русский народ осенял Покров Взбранной Воеводы, Матери Божией, и сопутствовало благословение угодников Божиих, — так и теперь, мы веруем, вся небесная рать с нами. Не за какие-нибудь наши заслуги пред Богом достойны мы этой небесной помощи, но за те подвиги, за то страдание, какие несет каждый русский патриот в своем сердце за любимую Мать-Родину… и какие бы ужасы ни постигли нас в этой борьбе, мы будем непоколебимы в нашей вере в конечную победу над ложью и злом, в окончательную победу над врагом»[199].
Через несколько дней после богослужения в Москве митрополит возвратился в свой город, к которому уже рвались немецкие войска. Авторитет и влияние Ленинградского владыки в это время были настолько велики, что 12 октября Патриарший Местоблюститель в своем завещательном распоряжении именно его назначил своим преемником.
Тысячи верующих ленинградцев ушли в первые дни войны из родного города на фронт. Духовенство «северной столицы» не только утешало молитвами оставшихся прихожан, но и поощряло их к самоотверженному труду, вселяло веру в победу над врагом. Священнослужители в своих проповедях разоблачали антихристианскую и античеловечную сущность нацистской идеологии. Горячий отклик в сердцах верующих находили ежедневные молитвы о победе русского оружия. Но не одними молитвами и проповедями вносила Церковь свой вклад в защиту Родины.
По предложению митрополита Алексия, уже с 23 июня приходы Ленинграда начали сбор пожертвований на оборону. Владыка поддержал желание верующих отдать на эти цели имевшиеся в храмах запасные суммы, порой очень значительные. Следует отметить, что сбор средств на нужды обороны получил широкое распространение среди приходских общин города с июля 1941 г., хотя всецерковный призыв «трудами и пожертвованиями содействовать нашим доблестным защитникам» глава Русской Православной Церкви митрополит Сергий огласил только 14 октября 1941 г.[200] Особенно активно проявлялось желание оказывать запрещенную с 1918 г. благотворительную помощь. Вспоминали опыт Первой мировой войны, когда многие приходы устраивали госпитали.
Вскоре после начала войны тревожные сводки с фронта стали дополняться прибытием живых свидетелей сражений, раненые бойцы заполнили городские больницы и переоборудованные под госпитали школы и другие учреждения. Забота о раненых стала важным делом жителей Ленинграда, и в городской совет Красного Креста и Ленгорисполком начали поступать заявления от церковной общественности. В одном из таких заявлений от президиума «двадцатки» (приходского совета) Князь-Владимирского собора от 24 июля 1941 г. говорилось: «В минуты трудно переживаемых обстоятельств военного времени долг каждого гражданина — идти навстречу Отечеству в облегчении разного рода затруднений. Этому учит нас и религия наша. Исполняя завет Христов о любви к ближнему, представители верующих — двадцатка Князь-Владимирского собора — выражает свое желание открыть в тылу лазарет для раненых и больных воинов. На оборудование и содержание лазарета двадцатка могла бы предоставить все имеющиеся у нас средства — свыше 700 тыс. рублей. В дальнейшем, если материальные условия доходности собора не изменятся, двадцатка принимает на себя решение, отказавшись решительно от всех расходов, кроме самых неотложных по содержанию собора, ежемесячно субсидировать лазарет в сумме 30 (тридцать) тысяч рублей»[201].
Приходской совет собора выполнил свое обещание и 8 августа передал для раненых воинов 710 тыс. из 714 тыс. имевшихся у общины рублей. Однако открыть и содержать свой лазарет прихожанам не разрешили, подобная конкретная благотворительная деятельность осталась под запретом и после начала войны. Приходам позволяли перечислять деньги только в общие фонды: Красного Креста, обороны и т. п. Но даже такое ограничение не погасило воодушевления верующих и духовенства. Храмы отказывались от всех расходов, кроме самых необходимых. Повсеместно солдатам собирали теплые вещи, прихожане жертвовали продовольствие для больных и т. д. В своем обращении от 26 июля 1941 г. митрополит Алексий упомянул, что какие-то неведомые богомольцы принесли в храм и положили у иконы святителя Николая в укромном месте пакет, в котором оказалось 150 золотых десятирублевых монет старой чеканки; они тут же были внесены в банк на нужды обороны. 385 тыс. рублей в первые дни войны выделил Николо-Богоявленский собор, всего же к концу 1941 г. свои патриотические взносы сделали все православные приходы Ленинграда на общую сумму 2144 тыс. рублей[202].
С конца июня 1941 г. храмы стали заметно заполняться народом: горожане приходили помолиться за своих близких. Существует много свидетельств активного проявления религиозных чувств буквально с 22 июня 1941 г. Перед лицом надвигавшейся великой беды у людей пропал страх подвергнуться репрессиям за посещение храмов, проповедь Слова Божия и т. п. Это была первая победа над воинствующим безбожием. Тяжелые испытания и лишения войны тоже стали одной из причин значительного роста религиозности в стране. Представители разных слоев населения искали и находили в Церкви моральную опору и утешение, своеобразную психологическую нишу. Способствовали всплеску религиозности и патриотические призывы церковных иерархов, появившееся чувство православного возрождения, а также эсхатологическое восприятие произошедших событий у части горожан. В сводках партийных информаторов и Ленинградского Управления НКВД осенью 1941 г. сообщалось о широком распространении в городе путем рассылки анонимных писем религиозного содержания[203].
Богослужения пришлось приспособить к военным условиям: утром они начинались в 8 часов, вечером — в 16, ведь молящимся нужно было успеть благополучно вернуться домой до наступления комендантского часа. Молодые церковнослужители ушли в армию, народное ополчение, на оборонное строительство. Оставшиеся изучали средства противопожарной и противовоздушной обороны и возглавили соответствующие группы прихожан, созданные при каждом храме. Были образованы и группы сохранения порядка на случай паники во время богослужения. Среди оборонных мероприятий важное значение имела маскировка соборов, которые могли бы стать ориентирами и целями при воздушных налетах на город. В августе началась маскировка их золотых куполов с помощью чехлов, маскировочных сетей и окраски в защитный цвет. До сих пор на окнах Николо-Богоявленского собора остались внутренние ставни, сделанные в начале войны. Тогда они плотно закрывались, чтобы даже огонек свечи или лампадки не просочился наружу и не стал ориентиром для фашистских бомбардировщиков.
Фронт стремительно приближался к Ленинграду. 15 июля в городе были введены продовольственные карточки. Немало ленинградцев, среди них и несколько священников, опасаясь за свои семьи, проводившие лето на даче, выехали за ними, но неожиданно сами оказались в оккупации[204]. 8 сентября сомкнулось кольцо блокады. Начались артиллерийские обстрелы города. От снарядов и бомб пострадали Никольский, Князь-Владимирский соборы, здание бывшей духовной академии, где тогда размещался госпиталь. Даже отдаленная Коломяжская церковь св. Димитрия Солунского в ночь с 17 на 18 ноября 1941 г. подверглась бомбардировке. Один из ее прихожан — С. И. Каякин — был убит прямо в церковной сторожке. В сообщении приходского совета о последствиях ночного налета также говорилось о причиненных церкви повреждениях: «Входные двери с левой стороны храма повреждены и раскрыты силой воздуха, выбиты стекла с левой стороны здания, внутри здания повреждены четыре образа, разбиты в них стекла»[205]. Кроме того, была разрушена ограда и повреждена церковная сторожка.
Но богослужения в действовавших храмах продолжали совершаться ежедневно. Первоначально по сигналу тревоги верующие уходили в бомбоубежища, затем привыкли, и службы зачастую не прерывались, лишь дежурные МПВО поднимались на крыши храмов. «Всегда точно в 8 часов утра начиналось утреннее богослужение и в 4 часа дня вечернее, — вспоминал позднее прихожанин Князь-Владимирского собора, — иногда во время служб раздавались сигналы воздушной тревоги. Сначала молящиеся уходили в оборонные убежища, но потом уже настолько свыклись с шумной работой тяжелых зениток, с раскатистым гулом отдаленных фугасных разрывов, с дребезжанием стекол, что продолжали стоять, как ни в чем не бывало, только дежурные МПВО занимали свои места. Наши нервы оказались крепче, чем предполагали наши враги. На всякий случай у нас в соборе ввели дежурство двух медицинских сестер на праздничные и воскресные богослужения для оказания медицинской помощи. Особенно тяжело стало с наступлением зимних холодов. Стали трамваи, прекратилась подача электрического света, керосина не было… Иногда в соборе мы заставали с утра весьма неприятную картину. В соборе более 500 стекол, за ночь от упавшей вблизи бомбы воздушной волной выбито несколько стекол, по собору гуляет свежий ветер. Пока шла срочная зашивка фанерой окон, масло в лампадах замерзало, руки стыли»[206].
В сентябре были разрушены или оказались на оккупированной территории шесть действующих православных церквей в южных пригородах Ленинграда. В частности, полностью была уничтожена Троицкая кладбищенская церковь в Старом Петергофе (ныне г. Петродворец). В рапорте благочинного Ленинградской епархии протоиерея Николая Ломакина от 1 сентября 1943 г. подробно говорилось о трагедии, случившейся в Старом Петергофе: «23 сентября 1941 г. Новый Петергоф был оккупирован немецкими захватчиками, и положение храмов г. Старого Петергофа резко изменилось. Свои обстрелы и разрушение храмов фашисты обставили так, что вместе с храмами погибли молившиеся в них (преимущественно старики, женщины, дети), искавшие под сводами храмов убежища и спасения от обстрелов и бомбежек. Под сводами Троицкой церкви и в самой церкви собралось свыше 2000 человек, из них не менее 100 детей. В подвале Лазаревской церкви и на кладбище (в склепах) укрывалось до 2000 человек. В убежище Серафимовской церкви было до 1000 человек. Эти цифры примерно определяют число жертв, погибших под развалинами храмов… интенсивный обстрел Троицкого храма продолжался в течение недели до полного разрушения здания и гибели находящихся в нем людей… фашисты не давали возможности выйти на улицу находившимся под сводами Троицкой церкви и других храмов гражданам — старикам, женщинам и детям, открывая по ним минометный и пулеметный огонь. Отсюда среди находившихся в подвалах храмов и убежищах (под каменными зданиями) появились массовые эпидемические заболевания и поголовная вшивость… А малейшая попытка выйти на свежий воздух каралась бесчеловечными фашистами расстрелом больных»[207].
Лазаревская и Серафимовская церкви к 1941 г. не действовали и не имели своего причта, а в Троицкой церкви настоятелем служил семидесятидвухлетний протоиерей Василий Спиридонов, который чудом уцелел при обстреле и скончался от голодного истощения в Старом Петергофе в феврале 1942 г. Также огнем германской артиллерии была полностью уничтожена Никольская кладбищенская церковь в г. Колпино, храм святых Адриана и Наталии в Старо-Паново, церковь Преображения Господня в г. Урицке (Лигово), серьезно пострадал и Князь-Владимирский храм в пос. Усть-Ижора. Уцелела лишь одна из действовавших в южных пригородах церквей — Знаменская в г. Пушкине, она оказалась на оккупированной территории, и богослужения в ней продолжались до лета 1942 г.
К концу сентября 1941 г. немецкие войска под Ленинградом были остановлены; в город войти они не смогли. Интересно, что родилось широко распространенное предание, сам этот факт объяснившее вмешательством небесных сил. Оно неоднократно описывалось в литературе: «Промыслом Божиим для изъявления воли Господней и определения судьбы русского народа был избран Илия… — митрополит Гор Ливанских (Антиохийский Патриархат). После Александра III (Патриарха) Илия… горячо, всем сердцем молился о спасении страны Российской перед иконой Казанской Божией Матери. Три дня без сна, еды и пития. Через трое суток бдения ему явилась Сама Матерь Божия и объявила ему волю Божию: „Успеха в войне не будет, доколе не отворят все закрытые по стране храмы, монастыри, духовные академии и семинарии; не выпустят из тюрем и не возвратят с фронтов священство для богослужения в храмах. Сейчас готовится к сдаче Ленинград. Город святого Петра не сдавать. Доколе мое изображение находится в нем — ни один враг не пройдет. Пусть вынесут чудотворную икону Казанскую и обнесут ее крестным ходом вокруг города…“»[208].
Нужно объяснить, что подобное видение митрополиту Библа и Ботриса (Гор Ливанских) Илие (Караму), по его свидетельству, действительно было. Когда в год начала Великой Отечественной войны Патриарх Антиохийский Александр III обратился к христианам всего мира с просьбой о молитвенной и материальной помощи России, горячо любивший русский народ митрополит Илия ушел в затвор и молился в пещерной церкви перед чудотворной иконой Божией Матери о спасении России. По церковному преданию и со слов самого владыки, на четвертые сутки затвора во время молитвы ему явилась в огненном столпе Божия Матерь и возвестила о том, что он избран как истинный молитвенник и друг России для того, чтобы передать определение Божие для страны и народа русского. Особо Пресвятой Владычицей был упомянут один из самых чтимых в России ее образов — Казанская икона. Митрополит через Красный Крест связался с представителями Русской Православной Церкви и советского правительства и передал им «Господне определение». Далее же в историю вплетаются легендарные события: «В Ленинграде вынесли из Владимирского собора Казанскую икону Божией Матери и пошли крестным ходом. И произошло удивительное. Гитлер изменил свои планы… Благоприятный момент для врага был упущен. Враг был отброшен. Подтвердилось пророчество святителя Митрофана: город святого Петра избран Самой Богородицей и пока в нем находится Казанская Ее икона и есть молящиеся, враг не сможет войти в город. После Ленинграда Казанская икона Божией Матери начала свое шествие по России»[209].
Молитвы перед чудотворными иконами в Ленинграде были, как и крестные ходы, в ограде храмов. Но распространенная версия о шествии с Казанским образом Божией Матери вокруг города или облете его с иконой на самолете митрополитом Алексием, вдоль окропленной святой водой линии, где вскоре остановят фашистов, документально не подтверждается.
В 1947 г. митрополит Илия, по приглашению Московской Патриархии и советских властей, приезжал в СССР. В своем заявлении корреспонденту ТАСС он так необычно охарактеризовал цель своего приезда: «Поездка в Советский Союз доставила мне истинное удовольствие. Целью моего визита было возложение священной короны на Казанскую икону Божией Матери, находящуюся в Ленинграде. Я выполнил эту миссию и совершил несколько богослужений в прекрасных храмах города-героя»[210].
Владыка Илия прибыл в Ленинград 25 ноября, в поездке в «северную столицу» от советского правительства его сопровождал Алексей Николаевич Косыгин, а от Московской Патриархии — митрополит Ленинградский и Новгородский Григорий (Чуков). Митрополит посетил Князь-Владимирский собор, увидел находившуюся всю войну в храме чудотворную икону и возложил на нее золотой венец (при исследовании в 1990-е гг. выяснилось, что этот венец — позолоченный). После возложения венца владыка Илия произнес проповедь, в которой рассказал, как явилась ему Божия Матерь и что Она поведала ему[211].
Хотя митрополит говорил по-арабски через переводчика, но, по воспоминаниям свидетелей, его проповедь произвела очень сильное впечатление на собравшихся. Владыку же особенно умилило общенародное пение акафиста Казанской иконе Божией Матери. Тропарь «Заступнице усердная…» действительно пели стоявшие в храме, на площадке перед ним и прилегающих проездах[212]. В Санкт-Петербурге до недавнего времени жили участники этого исторического события, в частности, один из старых прихожан Князь-Владимирского собора. Шесть дней находился митрополит Илия в городе святого апостола Петра, успев посетить несколько храмов, православную духовную академию и семинарию (28 ноября, в сопровождении архимандрита Василия (Самахи)), ряд музеев и выставок, в том числе знаменитый Блокадный музей (уничтоженный в 1949 г. в связи с трагичным «Ленинградским делом»), где оставил запись в книге почетных гостей[213].
Существует и церковное предание о помощи небесных сил при обороне г. Колпино. С XVIII в. жителями этого города особенно почитался чудотворный образ святителя Николая Чудотворца, хранившийся в местном Свято-Троицком соборе. В 1937 г. собор был закрыт, в начале августа 1941 г. спецгруппа НКВД даже взорвала верхнюю часть его колокольни. По мнению военного командования, они могли служить ориентиром для немецкой артиллерии. По одной из версий, образ святителя Николая Чудотворца перед самым закрытием собора был спрятан в надежном месте несколькими благочестивыми прихожанками. Во время войны многие старушки говорили, что «пока Никола в городе, фашист в Колпино не войдет». Сообщая об этом, историк-краевед М. Ю. Мещанинов в своей книге отмечал: «Святитель Николай не оставил своей милостью наш город. Несмотря на свою мощь и силу, германская армия, практически молниеносно дошедшая до Колпино, была остановлена, и, несмотря на отчаянные попытки, не смогла прорвать оборону. Воистину, Угодник Божий любит сие место»[214]. Уже после окончания войны жительницы Колпино передали образ святителя Николая в открывшуюся в 1946 г. в Невском районе Ленинграда Свято-Троицкую церковь «Кулич и Пасха».