Тайный дневник Михаила Булгакова

22
18
20
22
24
26
28
30

– Отчего же не смог, – вдруг подал голос Аметистов из-за занавески, – нашей компании только писателя-то и не хватало, наверняка придется составлять летопись.

– Исчезни, – с яростью велела она невидимому кузену.

Но Аметистов не исчез и, более того, продолжал настаивать на своем.

– В самом деле, Михаил Афанасьевич, давайте к нам, у нас весело. А Обольянинова мы побоку, от него пользы, как от козла молока. Вы даже не догадываетесь, какие перспективы вас ждут, просто представить не можете. Ну, а тут у вас что, в самом деле, хорошего? Работы нет, денег нет, жилья своего тоже нет. Давайте к нам, мы не обидим.

– Перестань, прошу тебя, – устало сказала Зоя невидимому Аметистову и посмотрела на меня странным взглядом. – Сегодня никто не погибнет, все будут живы. Это мой бал, я прощаюсь со всем, что мне дорого.

И тут наконец я все понял. Я знал этот взгляд, я не раз видел его в зеркале, откуда на меня сквозь мое же собственное лицо смотрело адское чудовище – имя ему было морфий.

– Мы все время думаем, что жизнь еще впереди, – говорила между тем Зоя, глядя куда-то мимо меня, – что она начнется чуть позже. Сейчас мы перетерпим все эти тяготы, невзгоды, горести, болезни – и начнется счастье. Но знай, любимый, счастье не начнется, оно не возьмется из ниоткуда, потому что ему просто неоткуда взяться. И жизнь всегда будет такой, как сейчас, а иной раз даже хуже, намного хуже. И потому цени этот миг, пусть он даже полон боли, тревог, терзаний. Цени его, пока ты жив. Никакого счастья впереди уже не будет, все счастье уже прошло, осталась лишь надежда на него. Впрочем, нет, у тебя, пожалуй, еще будут мгновения счастья, краткие, как зарницы. У тебя будет еще любовь – две любови, и ты напишешь роман, который станет самой известной русской книгой в XX веке. Но все это будет потом, потом. Сейчас же живи, радуйся, наслаждайся растерянностью своей и болью, ибо это то, что отличает живого от мертвого.

– Зоя, милая, – я взял ее за руку, – как спасти тебя, что сделать? Скажи, я на все готов.

Она посмотрела на меня грустно, на миг, показалось мне, холодная ее рука даже потеплела. Но, впрочем, мне это только показалось.

– Увы, ничего сделать уже нельзя, – сказала она, – та сила, которой я отдана, несокрушима. С ней можно бороться, но нельзя ее победить. Но отдаешься ей ты сам, по собственной воле, и за это тебе дается нечто такое, чего нет у других людей. Но зато и отбирается у тебя то, что есть у каждого человека.

Теперь уже Зоя сама отняла у меня руку – она как будто стыдилась того, какая она холодная.

– Милая, ты больна, – сказал я, – тебе надо к врачу.

Она печально покачала головой.

– Нам всем надо к врачу, но этот врач уже нам не поможет. Он ушел слишком давно и рецептам, которые он оставил, почти никто уже не хочет следовать. Хотя это, пожалуй, единственное лекарство от уничтожения и смерти. Но ты, – вдруг сказала она, – ты сможешь напомнить людям об этом лекарстве. Меня ждет погибель, но я не жалею, потому что я помогла тебе. Ты еще не знаешь этой помощи, но ты поймешь – позже, позже. Когда ты будешь писать свою книгу, – тут она запнулась и поправилась, – свои книги, пиши о том, что случилось на самом деле, но так, чтобы решили, будто ты все выдумал. Но мы, мы будем знать, что так оно все и было. Во всяком случае, в главных вещах.

Она встала. Она снова была золотой жрицей – грозной и невыносимо прекрасной.

– А теперь, – сказала она, – мне нужно идти.

– Да-да, – пробормотал я, неловко засуетившись, – гости ждут.

– Нет, не в гостях дело. Но мы покидаем Москву.

Это «мы» опять кольнуло меня в сердце булавкой ревности. Мы? Кто это мы?

– Мы – это мы, – отвечал из-за занавески Аметистов, – а больше вам знать не надо.