— Ты просто святая порой. Давай тебя немного опорочим?
— Хочешь сделать меня грязной? — раздвигаю я ноги, чувствуя, как похоть толчками возвращается в тело, стекая по нему к конкретной точке. Туда, где скоро окажется такой твердый, покачивающийся предмет. Как он вообще помещается во мне, загадка.
— Хочу тебя сзади, — разворачивает меня Мирон и ставит на колени, смачно шлепнув по заднице. Тут же прижимается губами к месту удара, скользит языком по коже, смачивая слюной и без того влажное место.
Слышу шум фольги и все тело застывает в ожидании. Мирон врывается, как завоеватели врывались в новые земли и просто таранит снова и снова, не давая вдохнуть. Не давая подумать. Так долго, так грубо, до смачных шлепков, пока меня не стягивает ощущения, которые как пред оргазмом никак не назовешь.
Мирон кусает кожу на спине и ускоряется, просто сносит все мысленные барьеры, оставляя только чистейшее удовольствие. И я собираю простынь пальцами, дрожа всем телом и воя в матрас, ощущая себя оглушенной.
Мирон делает еще несколько резких движений и застывает, долго, долго кончая внутри меня. Выходит, быстро выбрасывает ненужное в туалет и возвращается. Обнимает меня и отдышавшись произносит:
— Теперь я готов слушать песни Алекса.
Вот тебе и вся романтика. Хоть бы поцеловал.
— Почему песни?
— Ну он же наверняка извинялся, просил простить его, возможно даже вернуться. Что это как не песни?
Смешно и грустно, но он почти прав.
— Он встретил меня у института, когда я переводилась на заочку.
— Ты перевелась…
— Ты слушаешь? Так вот. Я сначала натурально так испугалась, даже убежать хотела, но потом поняла, что в людном месте делать он ничего не будет.
— Наивная. Я же делал.
— Просто заткнись. Он действительно извинялся, но вернуться не просил. Сказал, что пытался мною заменить мать Даши. Что это была дурацкая попытка обмануть себя, — мне было очень это знакомо. Наверное, в тот момент мне даже стало его жалко, потому что я очень хорошо знала, что такое обманывать себя. — И больше он этим заниматься не будет.
— Она вроде в тюрьме? Лариса эта.
— Он планирует ее дождаться и попытаться воссоздать отношения. Так что, я за него рада.
— Так может их в одну камеру? Или через решетку, пусть она его вялую сосиску массирует.
— Дурак ты, ревнивый, — смеюсь, снова смеюсь, и скоро буду считать себя идиоткой. Но радость настолько переполняет меня, что губы постоянно пытаются растянуться в улыбке. А Мирон хмурится, но все равно меня целует, потом снова тянется к тумбочке, куда сегодня положил три большие пачки. В аптеке на нас смотрели как на идиотов, словно вместо презервативов мы шприцы покупали. – Опять?