— Почему бы нам, уважаемый Святослав Владимирович, в связи со всеми этими событиями, взбудоражившими город, не провести, как выражаются юристы, следственный эксперимент?
— Что вы имеете в виду? — мгновенно откликнулся Привалов.
— С приездом Феди мы, все четверо, — тут же включился Мелентьев, — в сборе. Вы выделяете еще пятерых — Сережа Чергинец наверняка согласится, если хотите, я сам его попрошу, доктор — тоже, — он посмотрел на меня, и я утвердительно закивал головой, — еще кого-нибудь, кому доверяете, и получится как раз наша группа из девяти человек. Та, что не нарвалась на охрану.
— Но я пока не очень-то представляю, для чего все это? — Привалов явно не спешил соглашаться, хотя, безусловно, хитрил: он же сам рассказывал мне о визите Мелентьева к Костюченко и рассчитывал присоединиться к четверым партизанам.
— Ну, чего же тут непонятного, уважаемый? — заторопился Мукимов. — Мы повторим каждый свои действия. А за погибших — пятеро наших дорогих друзей. По нашим подсказкам, конечно.
— Но ведь та нефтебаза под водой?
— Мы выбрали подходящее место, — опять включился Мелентьев. — За Довгалевкой, на берегу. Такой же склон, камни, канавы. Вот и Федя видел.
«Значит, Мукимов видел это место осенью, в свой предыдущий приезд, — думал я. — Значит, Мелентьев, беседуя с Чергинцом, уже знал, что рано или поздно они, может быть, и без нас, проведут этот свой… эксперимент. Значит, они сами хотят в чем-то убедиться. Но в чем? Ведь оба так решительно утверждают, что предателя в их группе не могло быть».
Я спросил, обращаясь к Привалову:
— А не является ли это нарушением каких-то законов?
Но прокурор не успел мне ответить.
— Я задавал такой же вопрос вашему помощнику Костюченко, — сказал Мелентьев. — У него никаких возражений не было.
— Послушай, сынок, — поддержал его Мукимов, — наш эксперимент проводится неофициально. Не в порядке следствия. Это наше личное дело. Я тоже консультировался у специалистов в юриспруденции. Заблаговременно.
Мне показалось, что эта идея родилась у него, но осенью он поделился ею только с Мелентьевым: с Балябой вообще не встречался, а если бы ввели они тогда в курс Гурбу, то, видимо, упомянули бы сегодня об этом.
— Ну, хорошо, — вроде бы нерешительно согласился Привалов. — Насколько мне известно, доктор начал недавно собирать материал о деятельности партизанского отряда…
Я снова утвердительно кивнул.
— …И ему будет полезно послушать всех вас, как бы окунуться в атмосферу, чтобы лучше потом написать.
— Ай-яй, сынок дорогой, какой же ты молодец! Что же ты сразу мне не сказал? Мы же поможем тебе. Все поможем. Я тебе свои записки послевоенные пришлю. С сорок восьмого года стал понемножку записывать. Пока по больницам странствовал, не знал, сколько еще лет судьба отмерила, да за память опасался: от всех этих операций да уколов она не улучшается. «Я завязнул в земле, и ни шагу вперед, но я жажду, чтоб понял меня мой народ».
— Это Навои или Агахи? — спросил я.
— Яссави, — улыбнулся Мукимов. — А вот что говорил о геройстве Пахлаван Махмуд, это, может быть, пригодится тебе, дорогой: «Мы такие, что нас не столкнуть и слонам. Как в домбру, бейте в небо, чтоб славу воздать нам. Муравей, очутившийся в наших рядах, Превратится во льва, страшен будет врагам».
ebooksa