Прозрачная маска

«В ночной перестрелке с бандитами Павел…»

А мама продолжала: «Говори…»

И Дог пытался вспомнить подробности: что говорил Павел, когда уходил на задание, как выглядел, какие носки надел… Я ухватилась за столб, который подпирал потолок в нашей старой избе, и мне было страшно плакать, чтобы не усиливать мучения мамы. «Не плачь, девочка», — сказал мне тогда Дочев, сунув что-то под подушку. Потом я увидела, что это была пачка денег, а он обнял маму и ушел… На похороны его жена пришла в зеленом платье, мне показалось это кощунством. «Извини, — прошептала она при прощании, — это у меня самое темное платье». Потом, путешествуя в автобусах и поездах, я всегда надеялась встретить Дочева. Знала, что он был направлен на работу за рубеж, но куда именно — не знала. Он был единственным человеком, знавшим меня с детства. Перед ним можно было поплакать и пожаловаться. Однажды на остановке я ждала автобус. В этот момент мимо проезжала военная машина. За стеклом я увидела Христо, замахала руками. Машина остановилась. Они взяли меня с собой.

— А, журналистка! Очень хорошо. Хотя вы крайне мало пишете о нашем брате пограничнике. Не приезжаете… не навещаете нас… Хоть бы в праздник заглянули.

Поехали. Рассказала им о своем брате. Подружились. Еще одно знакомство, которое согревало меня в повседневных заботах. Был Новый год. Это я почувствовала в тот момент, когда укладывала саквояж, стараясь вспомнить, не забыла ли что. Немного спустя еду в Родопы. Очередной праздник провожу среди шахтеров. Наслышалась о них разных легенд и небылиц. Никогда не спускалась в шахту. Ожидание праздника всегда делает его более торжественным и радостным. Отправляюсь спокойно, не питая иллюзий о веселье. Если представится случай и кто-то проявит нежность или даже простой интерес к моей персоне… не задумываясь, ей-богу, без размышлений и колебаний… Три года моего тела не касалась ничья рука, только врача. Я уже забыла, что чувствует человек, когда целуется. Мне кажется, если кто-то предложит любовь, я даже не буду знать, что нужно делать. Забыла, отвыкла от мужского внимания. Считаю себя не подверженной любовным соблазнам, это делает меня неуязвимой и наполняет гордостью. Только иногда мне кажется, что я стала похожа на то высохшее дерево, которым был подперт потолок в отцовской избе; хотя оно пахло домом и уютом, никто не хотел его обнять и приласкать. Странные ассоциации, конечно. И более странные возникали. Например, в последнее время мне часто казалось, что я уже однажды жила этой жизнью и теперь снова вернулась к ней и ничто не может меня удивить. Такие мысли занимают меня обычно в субботу, перед выходным. Телевизионные передачи закончились, студенты с нижнего этажа убаюкивают ребенка, тихо, а сон не идет… Продолжаю бодрствовать и выдумываю гипотезы. На следующий день, когда собираюсь в очередь за молоком или вдыхаю запахи с кухни соседей, такие мысли мне кажутся каким-то неизвестным недугом, а я, боясь, еще больше стараюсь скрыть его. Известно, что все болезни усиливаются к вечеру. Одиночество — тоже. И так живя в доме на сваях, созданном моим воображением, я часто думаю, что сама могу все и ни в ком не нуждаюсь. Это открытие отнимает у меня последние силы, и на следующий день, как обычно бывает в таких случаях, оформляю командировку и куда-нибудь выезжаю. В дорогу надеваю брюки, куртку с капюшоном, в руках — неизменная сумка. О красоте и моде не забочусь, потому что давно уже вышла из этого возраста, больше думаю о том, чтобы было удобно. Мне достаточно того, что сама себе нравлюсь. Куртка несколько кричащей расцветки, на первый взгляд кажется грубоватой (может быть, привлечет чье-либо внимание). Она седовато-зеленого цвета, который гармонирует с появившейся в моих волосах сединой. Сколько себя помню, всегда мечтала о пряди седых волос. Она появилась несколько раньше, чем это должно было произойти, и моя первая и единственная мечта сбылась раньше времени. Брюки были молодежного покроя и деликатно намекали на то, что их хозяйка не стремится подчеркнуть свой возраст. Брюки слишком расклешены, и многие бы посчитали это данью моде. Только наиболее проницательный взгляд мог заметить, что у них есть благородное и тайное предназначение — скрыть мои огромные, сорокового размера, туфли, не прибавляющие мне женственности. Голова ничем не покрыта. Мое смуглое лицо с немного раскосыми зелеными глазами и морщинами у большого носа могло вызвать в это время восклицание: «Вы помесь кореянки и рыцаря!» Сказал это тот самый молодой человек, ради которого я пошла на факультет психологии.

Для меня каждый человек — айсберг, а его лицо — лишь видимая часть айсберга, по нему я сужу о другой — невидимой. Надеюсь, что обо мне судят таким же образом. Я горжусь своей физиономией и, если исключить последний месяц совместной жизни с Николаем, никогда не жаловалась на природу, никогда до этого и после не позволяла спорить с нею. Не пользовалась ни помадой, ни гримом, ни краской для волос. Красива сама по себе, такая, какая есть. Так я думала до вчерашнего дня. Вечером, когда я шла по бульвару Стамболийского с намерением купить зимнюю обувь для поездки в родопскую командировку, вдруг, совсем неожиданно для самой себя, словно меня кто-то подтолкнул, оказалась в парикмахерской. Небрежно села в первое свободное кресло и с привычным легким раздражением сказала: «Краска 4,5». Через час с небольшим вышла с модной прической. Придя домой, разрушила укладку, причесалась по своему вкусу и легла, внушая себе, что завтра что-то должно случиться.

И вот сейчас, воодушевленная и несколько снисходительная к себе, закинув за плечо свою походную сумку, поднимаю капюшон куртки и выхожу.

В купе уже находился молодой человек, который не обратил на меня никакого внимания. Его можно было принять за ассистента по гуманитарным наукам, если бы не военная стрижка. На нем был элегантный костюм, немного тесноватый в груди. Сидел он, расправив плечи, как человек, привыкший к погонам. На среднем пальце правой руки был перстень с монограммой, видимо, чтобы не мешал писать. Держа во рту потухшую сигарету, он увлеченно читал на английском языке какую-то книгу. Попросила разрешения закурить, сделав это совсем не для того, чтобы привлечь внимание. Потом вели вялый разговор о погоде, пока купе не заполнила шумная группа немецких туристов, направлявшихся в Пампорово. Немолодая женщина из учтивости спросила, где я работаю. Ответила, что кассиршей.

На станции Пловдив молодой человек помог мне вынести сумку, показал, с какой остановки отправляется автобус в шахтерский поселок, а при прощании удивил:

— Жаль, не понял, в какой редакции вы работаете.

Я улыбнулась и ответила:

— А в погонах вы выглядите, вероятно, гораздо старше?

В его улыбке явно проглядывали недоверие и удивление.

2

Шахтерский поселок назывался Бараки. Он возник двадцать лет назад в ущелье небольшой реки в трех кварталах от родопского села, население которого, хотя и медленно сначала, шло на работу в шахты, а потом поселялось на постоянное жительство. Первыми постройками Рудоуправления были несколько зеленых дощатых бараков, среди которых находились лавка, «ресторан» и детский сад. Новое месторождение оказалось очень богатым и перспективным: из другого района Родоп постоянно прибывали бригады шахтеров, и бараки исчезли среди новых панельных и блочных домов. Осталось только название поселка.

Зима была мягкая, дождливая и грязная. Выпавший снег смешался с грязью, и, видимо, поэтому белизна близлежащих холмов и гор вызывала чувство детства, когда были настоящая снежная зима, игры и радость. Анастасия вышла из облепленного грязью автобуса, глубоко вздохнула и своим обостренным обонянием уловила в воздухе запах обетованных гор. Она ожидала увидеть первозданную природу, не тронутою человеком, а увидела асфальтированную площадь перед громадными жилыми блоками с тюлевыми занавесками на окнах и личными гаражами. Это опять напомнило город, и волнение, с которым она отправилась в поездку, пропало. Опустив голову, она подумала: «И здесь, как везде. Закон один: жизнь течет, а люди спешат строить, творить. Некоторые покупают дорогие вещи. Другие стремятся к славе и бессмертию». Она еще раз вздохнула и несмело спросила, где находится гостиница. Ей ответили, что в городке нет гостиницы. Гости поселяются в специальной приемной Рудоуправления — на втором этаже молодежного общежития. Кто-то добавил, что общежитие мужское, и посоветовал ей пойти в профилакторий. Там всегда найдется место для одного человека. Ей показали на здание, белевшее в лесу, примерно в километре от площади.

Около четырех часов прибыла в Рудоуправление. Нашла дверь с табличками «Директор» и «Главный инженер», постучалась. Изнутри доносился стук пишущей машинки. Вошла. Печатавшая девушка, не поднимая головы, сказала недовольным тоном:

— Шефа нет, а Румен готовит отчет.

— А кто это — Румен? — спросила развеселившаяся Анастасия.

Девушка подняла голову с явным намерением поставить назойливого пришельца на место, но взгляд ее вдруг потух, словно встретил стену или пламя.